Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
— Не селёдкой, а сардинкой, — грустно сказал Шамрай. — Не получился из тебя француз, командир.
— Зато из тебя получился, — подковырнул Романа Колосов. — Ладно, шут с тобой, давай свою сардинку.
Теперь Шамрай жил ожиданием минуты, когда можно будет выйти из шахты, промчаться десять километров до Террана и увидеть Жаклин. Насторожённая враждебная пустота, образовавшаяся вокруг него в последние дни, вновь наполнилась людьми, их добротой и дружбой. Куда приятнее убедиться в честности человека, чем казнить его за предательство. В жизни каждого из пленных и так было много горя, страданий и очень мало радостей. Именно поэтому они так жадно ловили хотя бы намёк на счастье. Пусть даже чужое…
Шёл сентябрь сорок третьего года. Сентябрь и во Франции был месяцем осенних красок, и именно в этой своей яркости и цветистости был очень близок и схож с сентябрём на Украине. На холмах Террана буковые леса накинули на плечи нарядные багряно-красные шали. Клёны и липы на улицах заполыхали ярко-жёлтым пламенем. Стоило подуть ветру посильнее, и сразу земля покрывалась золотым ковром шуршащих сухих листьев и воздух наполнялся неповторимым запахом осенней свежести и лёгкой прели.
Именно в эти дни где-то очень далеко, за тысячи километров от Террана, закопчённые в боях под Прохоровкой танки-«тридцатьчетвёрки» прошли по земле Украины и с боем, ломая оборону гитлеровских отборных полков, прорвались к Днепру.
И Терран, отделённый тысячами километров от Прохоровки, сразу почувствовал это. Коменданта срочно отправили на фронт, дали ему полк. Видно, туговато стало в немецкой армии с офицерами, если дело дошло до их худосочного полковника. Капитан Лаузе пошёл на повышение, оказался в комендантском кабинете. Вместе с полковником из лагеря забрали почти всех немецких солдат, оставив лишь несколько пятидесятилетних ландштурмистов. Именно теперь, решил капитан Лаузе, и настало время показать, что дисциплина в лагере не только не понизилась, но, наоборот, укрепилась.
Свой приход к власти Лаузе отметил впечатляюще и эффектно — механизированная виселица снова появилась в лагере.
Хмуро смотрели выстроенные на апельплаце пленные на эту зловещую машину.
Капитан Лаузе вышел на крыльцо в сопровождении седого фельдфебеля, единственного унтер-офицера среди оставшихся ополченцев, и бригадира — начальника отряда французских полицейских, которые несли внешнюю охрану. Возле машины-виселицы выстроился её экипаж — четверо здоровенных гестаповцев: палачей на фронт не брали даже при самых затруднительных обстоятельствах. Специалисты, ничего не скажешь.
Капитан долго смотрел на пленных пустым холодным взглядом. Эти люди были теперь полностью в его власти. Такого взлёта в его жизни ещё не было. Лаузе чувствовал себя богом, владыкой: захочет — жизнь подарит, захочет — повесит. Сегодня он желал пугануть этих жалких, высохших, бледных, одетых в лохмотья людей, пугануть хорошенько. Пусть почувствуют его железную руку, которая умеет карать.
— В нашем лагере, — громко сказал Лаузе, — упала дисциплина. Чтобы напомнить вам о ней, я приказал повесить одного преступника. — Капитан медленно, величавым жестом поднял правую руку и указал на пленного, стоявшего последним в шеренге. Гестаповцы проворно подбежали к несчастному парню. Минута — и уже в воздухе качались его босые ноги.
— Все видели? — спросил капитан. — Так будет с каждым, кто посмеет посягнуть, нет, даже не посмеет, а только подумает посягнуть на самое святое в нашем лагере — немецкий порядок.
— Разойдись! — во всё горло гаркнул фельдфебель. Машина, сердито фыркнув, выехала за ворота лагеря. Тело пленного вздрагивало на выбоинах и казалось живым.
— Подожди, ну подожди, вошь фашистская, — проговорил сквозь зубы Колосов, подходя к бараку. — Придёт и твой час, мы тебя ещё не так подвесим. Дождёшься.
— Когда? — сдерживая нервную дрожь, спросил Шамрай.
— Сегодня.
— Как сегодня?
— Нет, повесим его позднее. А сегодня мы переходим в ночную смену. Можешь идти в «Сан-маре», Жаклин будет тебя ждать возле шахты…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Электровоз мчался по штреку. Тонкие рельсы узкоколейки прогибались под его тяжёлым металлическим телом. Как жалко, что электровоз наполнен аккумуляторами, а не взрывчаткой. Робер Коше разогнал бы его и врезался в каменную стену, чтобы навсегда завалилась эта проклятая шахта. Смотреть тошно на штреки, крепления, на этих пленных шахтёров. И вообще опостылел белый свет, зачем жить, если Жаклин принадлежит другому.
Дня два тому назад он узнал об этом. И ни от кого-нибудь — от самой Жаклин. После смены они вместе шли домой, девушка спросила:
— Робер, ты мне друг?
— Конечно, что за разговор.
— Мне необходимо повидаться с мужем.
Он недоуменно взглянул на Жаклин. Она и бровью не повела. Шла, как всегда, легко размахивая руками, волосы схвачены яркой косынкой, спокойные глаза, улыбающиеся губы.
— Мужем? — Робер остановился. — С чьим мужем? Твоим? Ты вышла замуж? За кого?
— Он пленный из лагеря.
— Роман Шамрай?
— Да.
Ноги не удержали Робера, и он сел на прохладную, уже покрытую пожелтевшей осенней травой землю.
— Что с тобой? — спросила Жаклин.
— Ничего, — сквозь зубы ответил Робер. Потом, собрав силы, поднялся и сказал: — я его убью.
— Но он мой муж, не забывай об этом.
— Именно об этом я и думаю. Муж? Чепуха какая-то.
— Нет, это правда.
— Когда же вы поженились?
— В ту ночь, когда был налёт на гестапо.
— Ну и чудеса, — Робер горько усмехнулся. — Люди рисковали жизнью, подожгли нефтехранилища, били гестаповцев. А он побежал к тебе…
— Мне сдаётся, что вы были вместе.
— А ты… ты его любишь? И он действительно тебе муж?
— Да.
— С ума сойти можно, — Робер стиснул руку Жаклин. — А я как же? Ведь я люблю тебя.
— Потому и прошу помощи.
— Ну… — Робер с трудом подыскивал слова, — Это не для меня. Ты изменила мне. Ты отбросила мою любовь, хотя знала, что я давно тебя люблю, да ещё хочешь, чтобы я помогал тебе любить другого. Извини, но это уж слишком…