Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
– Шла бы ты, Рагнхильд, копать картошку, - пре рывает ее Нильс, - Некогда нам разговоры разгова ривать.
Все снова выходят в поле. Дел у нас невпроворот. Нильс опасается, как бы не пророс сжатый хлеб, и пред почитает убрать его, не досушив. Ладно! Но это значит, что мы должны в один присест обмолотить большую часть зерна и рассыпать его для просушки по всем полам; даже на полу в людской лежит толстый слой зерна. Думаете, у нас только и дел, что просушка? Как бы не так, полным-полно, и все неотложные. На ступило ненастье, погода может стать еще хуже. Зна чит, время не ждет. Покончив с молотьбой, мы изгото вили сечку из
Работа спорится. После обеда к нам присоединяется сам капитан. Мы вывозим последнее зерно.
Капитан Фалькенберг не новичок в работе, он силь ный и крепкий, и руки у него умные. Капитан свозит просушенный овес. Вот он обернулся с первым возом и приехал за вторым.
Фру вышла из дому и спешит к нам вдоль сушилок. Глаза у нее так и сияют. Должно быть, она рада видеть мужа за работой.
– Бог в помощь, - говорит она.
– Спасибо, - отвечает он.
– Так любят говорить у нас в Нурланне, - продол жает она.
– Чего, чего?
– Так любят говорить у нас в Нурланне.
– А-а-а.
Капитан не прерывает работы, колосья шуршат, ему не все слышно, что она говорит, приходится переспра шивать. Это раздражает обоих.
– Овес созрел?
– спрашивает она.
– Да, созрел, слава богу.
– Но еще не высох?
– Ты что говоришь?
– Ничего не говорю.
Долгое, недоброе молчание. Капитан пытается время от времени разрядить его каким-нибудь веселым словцом, но не получает ответа.
– Значит, ты вышла понаблюдать за своими работ никами, - шутит он.
– А на картофельном поле ты уже побывала?
– Нет еще, - отвечает она.
– Но я могу уйти туда, если тебе неприятно меня видеть.
Слушать все это так тягостно, что я, должно быть, сдвинул брови в знак своего неодобрения. Тут я вспо минаю, что по некоторым причинам уже дал себе зарок быть холодным, как лед. Вспомнив это, я еще сильней хмурю брови.
Фру глядит на меня в упор и спрашивает:
– Ты почему это хмуришься?
– Что, что, ты хмуришься?
– Капитан заставляет себя улыбнуться.
Фру немедля хватается за этот предлог:
– Вот, вот, теперь ты прекрасно слышишь!
– Ах, Ловиса, Ловиса, - говорит он.
Но тут глаза фру наполняются слезами, она стоит еще немножко, потом бросается бежать вдоль
Капитан спешит за ней и спрашивает:
– Можешь ты мне наконец сказать, что с тобой?
– Ничего, ничего, ступай, - отвечает она.
Я слышу, что у нее начинается рвота, она стонет и кричит.
– Господи, помоги! Господи, помоги!
– Что-то жене сегодня нездоровится, - говорит мне капитан.
– А в чем дело - мы оба не можем понять.
– По округе ходит какая-то мудреная болезнь, - говорю я, чтобы хоть что-то сказать.
– Какая-то осен няя лихорадка. Я это на почте слышал.
– Да ну? Ловиса, слышишь?
– кричит он.
– По округе ходит какая-то болезнь. Должно быть, ты зара зилась.
Фру не отвечает.
Мы продолжаем снимать овес с сушилок, а фру отходит все дальше и дальше, по мере того как мы приближаемся к ней. Вот мы разобрали ее последнее укрытие, и она стоит перед нами, словно застигнутая врасплох. После рвоты она ужас как бледна.
– Проводить тебя домой?
– спрашивает капитан.
– Нет, спасибо. Ни к чему.
– И она уходит.
А капитан остается с нами и до вечера возит овес.
Итак, все снова разладилось. Тяжело пришлось ка питану и его жене.
Разумеется, это были не те разногласия, которые легко уладить, проявив хоть немного доброй воли с обеих сторон, как посоветовал бы им каждый разумный человек, это были непреодолимые разногласия, разногласия в самой основе. В результате фру открыто пре зрела свои супружеские обязанности и по вечерам запи ралась у себя в комнате. Рагнхильд слышала, как оскорб ленный капитан объясняется с женой через дверь.
Но нынче вечером капитан потребовал, чтобы фру перед сном допустила его к себе в комнату, где и со стоялся крупный разговор. Оба были исполнены самых лучших намерений, оба жаждали примирения, но задача оказалась неразрешимой, примирение запоздало. Мы сидим на кухне и слушаем рассказ Рагнхильд, мы - это Нильс и я, - и должен сказать, что еще ни разу я не видел Нильса таким растерянным.
– Если они и сейчас не поладят, все пропало, - гово рит Нильс.
– Летом мне думалось, что наша фру заслу жила хорошую взбучку; теперь-то я понимаю, что ее бес попутал. А она не говорила, что уйдет от капитана?
– Как же, как же, - ответила Рагнхильд и продол жала примерно так. Сначала капитан спросил у фру, не подцепила ли она эту заразную хворь. А фру ему ответила, что ее отвращение к нему вряд ли можно на звать хворью. «Я внушаю тебе отвращение?» - «Да. Хоть караул кричи. Твой порок в том, что ты чудовищ но много ешь...» - «Так уж и чудовищно?
– спраши вает капитан.
– Разве это порок? Это скорее свойство, ведь голод не признает границ».
– «Но когда я долго смотрю на тебя, меня начинает тошнить. Вот почему меня тошнит».
– «Зато теперь я не пью, - говорит он, - значит, все стало лучше, чем прежде».
– «Нет, нет, го раздо хуже». Тогда капитан говорит: «По правде ска зать, я надеялся на большую снисходительность в па мять о том... ну хотя бы в память о том, что было летом».