Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Был час ночи, я видел это по морю и по траве.
8
Кое-как я провел еще несколько дней один на один с лесом и со своим одиночеством. Господи боже, никогда еще не было мне так одиноко, как в тот самый первый день. Весна хозяйничала вовсю, уже попадались ромашка и тысячелистник и прилетели зяблики и коноплянки; я знал всех птиц в лесу. Порой я вынимал два медяка из кармана и звенел ими, чтоб не было так одиноко. Я думал: вот бы пришли Дидерик с Изелиной!
Ночи совсем не стало, солнце только ныряло в море и тут же выкатывалось опять, красное, свежее,
Погоди, думал я, вот они придут. Изелина заманит Дидерика в сторонку, к дереву, и скажет:
– Стой тут, Дидерик, смотри, следи за своей Изелиной, а я попрошу того охотника завязать мне башмачок.
И этот охотник я, и она подмигивает мне, чтоб я понял. И когда она подходит, мое сердце чует все, все, и оно уже не бьется, оно ударяет, как колокол. И она под платьем вся голая от головы до пят, и я дотрагиваюсь до нее рукою.
– Завяжи мне башмачок!
– говорит она, и щеки у нее пылают. И немного погодя она шепчет прямо у моего рта, у моих губ: - Отчего ты не завязываешь мне башмачок, любимый мой, нет, ты не завязываешь... ты не завязываешь...
А солнце ныряет в море и тут же выкатывается опять, красное, свежее, будто вдоволь напилось глубокой воды. И повсюду шепот, шепот.
Потом она говорит у самого моего рта:
– Пора. Я должна идти.
И, уходя, она машет мне рукою, и лицо у нее еще горит, лицо у нее нежное, страстное лицо. И снова она оглядывается и машет мне рукою.
А Дидерик выходит из-под дерева и говорит:
– Изелина, что ты делала? Я все видел.
Она отвечает:
– Дидерик, что ты видел? Я ничего не делала.
– Изелина, я видел, что ты делала, - говорит он снова, - я видел.
И тогда звонкий, счастливый смех ее несется по лесу, и она идет за Дидериком, ликующая и грешная с головы до пят. Куда же она? К первому молодцу, к лесному охотнику.
Настала полночь. Эзоп сорвался с привязи и охотился сам по себе. Я слышал, как он лает в горах, и когда наконец я заманил его обратно, был уже час. Пришла девочка-пастушка, она вязала чулок, тихонько мурлыкала и озиралась. Но где же ее стадо? И за какой надобностью пришла она в лес в такой час? Без всякой, без всякой надобности. Тревожится, а может быть, радуется, полуночница. Я подумал: она услыхала, как лает Эзоп, и поняла, что я в лесу.
Когда она подошла, я встал; я стоял и смотрел на нее, она была такая тоненькая, молодая.
– Ты откуда?
– спросил я ее.
– С мельницы, - отвечала она.
Но что ей было делать на мельнице так поздно?
– А ты не боишься ходить по лесу так поздно, - спросил я, - такая тоненькая, молодая?
Она засмеялась и ответила:
– Вовсе не такая уж я молодая, мне девятнадцать.
Но ей не было девятнадцати, я убежден, что она набавила себе два года, ей не исполнилось и восемнадцати. Но зачем ей было набавлять себе года?
– Сядь, - сказал я.
– И скажи мне, как тебя звать?
Она зарделась, села рядом и сказала, что звать ее Генриетой.
Я спросил:
– А есть у тебя жених, Генриета? Он тебя уже обнимал?
– Да, - ответила она и засмеялась смущенно.
– И сколько же раз?
Она молчит.
– Сколько раз?
– повторяю я.
– Два раза, - тихо сказала она.
Я притянул ее к себе и спросил:
– А как он это делал? Вот так?
– Да, - шепчет она и дрожит.
Уже четыре часа.
9
У нас с Эдвардой был разговор.
– Скоро будет дождь, - сказал я.
– Который теперь час?
– спросила она.
Я глянул на солнце и сказал:
– Около пяти.
Она спросила:
– Вам это видно по солнцу, и так точно?
– Да, - ответил я, - это видно по солнцу.
Пауза.
– Ну, а если солнца нет, как же вы тогда узнаете время?
– Есть много других примет. Прилив или отлив; в свой час ложится трава, и птичьи голоса меняются; когда умолкнут одни птицы, заводят другие. Еще по цветам можно узнать время, они замыкаются к вечеру, и по листьям - они то светло-зеленые, блестящие, то темные; наконец, я просто его чувствую.
– Правда?
– сказала она.
Я ждал дождя и не хотел держать Эдварду на дороге, я взялся за картуз. Но она вдруг задала мне еще вопрос, и я остался. Она покраснела и стала расспрашивать, зачем я, собственно, здесь, зачем я занимаюсь охотой, зачем я то, зачем это. Я ведь стреляю, только чтобы прокормиться, не правда ли, и Эзоп у меня не очень-то устает?
Она еще больше покраснела и совсем потерялась. Я понял, что кто-то при ней говорил обо мне; она повторяла чужие слова. И меня это тронуло, я вдруг вспомнил, что у нее ведь нет матери, и она показалась мне такой беззащитной, особенно из-за этих ее сиротливых, тоненьких рук. И тут на меня что-то нашло.