Избранные произведения в 2 томах. Том 1
Шрифт:
— Откуда, Костя?
— Из армии.
Не пришлось.
Мы не сомневались, что вернемся в Москву, увидим знакомые улицы, полные прохожих, и постучимся в памятные двери, и позвоним по заветным телефонам. Но когда теперь? Сколько будет длиться война?
Полк двигался к демаркационной линии. Было светло от луны, виднелись придорожные кусты и сосны в горах. Луна висела на небе прожектором, освещая конские морды, которые качались и качались в такт шагам. Впереди на смазанных колесах бесшумно катились гаубицы за шестерками сильных коней, парами шагавших в упряжках, а сзади скрипели фуры, крестьянские
Забрали с собой все снаряды из лагеря, и когда встали на позиции в предрассветной мгле, штабеля плоских ящиков выросли у какого-то ручья, обросшего лопухами.
Мы отрыли площадку для орудия на косом берегу, а рядом — щели для себя, упрятали коней в кустарнике, в овраге неподалеку. Все походило на учения. И тревоги в лагерной жизни не были редкостью. Но утренние взрывы… Но голова майора в крови… Но рука, волокущаяся по траве… И штабеля снарядных ящиков. Война!
Первый день ее прошел в поразительной тишине. Где-то впереди нас медлила пехота, с нею были наши стреляющие командиры и корректировщики-вычислители, от них не поступало никаких сигналов. К ночи наломали побольше веток, прикрыли их плащ-палаткой и сверху растянулись на этом общем ложе. Прибежал Эдька Музырь, крича:
— Финляндия вступила в войну на нашей стороне! Мы приподнялись.
— Откуда ты взял?
— Слышал от повара. А ему привезли мяса — сказали. Толя Калинкин заметил с неожиданным для него суровым достоинством:
— Не зря мы их учили!
У него старший брат погиб на финской. Было странно и незнакомо видеть его суровым, такого забавного, курносого ангела с голубыми глазами, всегда розового, заранее румяного от застенчивости. Он скучал по молоку. Во время полевых занятий или учебных походов, когда разваливались передохнуть, он нюхал траву и мечтал:
— Сейчас бы стаканчик молока!
— От бешеной коровы, — замечал Семен Агейко.
Что это, еще вставало в памяти прошлое? Не хотелось прощаться?
Был случай, когда лихой Семен вместе со своей посылкой пронес через проходную бутылочку водки, заскочив за ней в магазин и там же запихнув ее под фанерную крышку. В комнате, извлекая из ящика луковицы и закуску, он хвалился:
— С собственной грядки! Горше меду, но слаще сахару!
А Толя выбрался из-за стола, подняв с колен пилотку и надев ее поглубже:
— Вы пейте, а я у двери постою. Вдруг Примак!
Он тогда особенно покраснел, потому что не пил ни глотка, словно баптист, и даже смотреть не мог, как пьют.
— Кому твою порцию, Малинкин? — Всем.
Мы звали его Малинкиным за цвет лица. Однажды командир батареи лейтенант Синельников перед строем спросил:
— Как ваша фамилия, товарищ боец, Калинкин или Малинкин?
Толя запунцовел, а в строю засмеялись, не выдержали.
Торопливо хватив водки, мы грызли лук, такой же злой, как и сочный, он отшибал запах и вышибал слезы на глаза, у Толи тоже, хотя он лука не трогал, а дожидался медовых пряников.
— Ой, и прянички печет моя бабуля! — кричал Семен.
— Почему ты мать называешь бабушкой? — спрашивал Толя.
— Так она у меня старая! — отвечал, смеясь, Семен. — Я в семье пятый и девятый!
— Как так? — вскинув на него сверлящие глазки, недоумевал Сапрыкин.
— Пятый солдат, остальные девки. Мои старички слоили через одного…
Сапрыкин крутил головой, а Семен хохотал и высыпал на стол крупные желтые пряники из белого мешочка.
— Для тебя, Малинкин. Спецзаказ! Держи!
А сам подбрасывал пряник и ловил на лету зубами.
Ловкий он был, Семен Агейко, все получалось у него, загорелого парня с блестящими глазами. Распахнет их при первом крике старшины: «Подъем! Кончай ночевать!» — и они уже блестят.
— Ой, чую, сегодня меня пошлют в город за продуктами. Сердце соловьем поет, ей-ей! Не слышите?
Мы отмахивались от Сенькиной болтовни, но еще на зарядке старшина Примак объявлял:
— Агейко! После завтрака сразу запрягайте. С обозом в город.
— Как ты угадал? — лепетал Калинкин, замирая от страха, что осмелился заговорить в строю.
— Я везучий смолоду.
— Разговорчики, Калинкин! — громыхал старшина Примак, а мы пускали пузыри от смеха, потому что все слышали слова Семена и никто — голоса Калинкина.
За разговорчики в строю ночью он мыл полы в нашей комнате, когда все мы уже смотрели сны о разных городах и селах. Калинкин расстилал на полу большую, во весь размах рук, мокрую тряпку и тянул за собой по шершавому цементу, а тряпка то сворачивалась, то цеплялась за ножки стола и кроватей. А то, заканчивая свой тягостный труд, Толя наискось проходил по вымытому полу за веником или ведром, забытым в углу, и, как он ни старался, пересекая комнату на носках и покачиваясь, все равно где-то терял равновесие, и по вымытому полу петляли следы его сапог, опрокидывалось ведро, которое он пытался зацепить и подтянуть веником — короче, случалось что-нибудь такое, после чего приходилось все начинать сначала.
— Не получается, Калинкин? — трубным шепотом спросил его однажды старшина Примак, появившись среди ночи именно в такую минуту.
Толя обмер, а старшина, засучив рукава, сказал:
— Дайте-ка тряпку.
Толя протянул ему тряпку. Длинный старшина низко нагнулся к ведру, опустив в него тряпку одним концом, там, в ведре, повернул и вынул, выкручивая на ходу и давая стекать воде, не уронив на пол ни капли, взмахнул тряпкой, как фокусник, и она неслышно легла на пол без складочки, потому что он поддернул ее за углы, пока она ложилась, а он за эти же углы потянул ее за собой, пятясь без рывков, ровным шагом. Толя носил воду из туалета, а старшина ласково обливал пол и вытирал его полоса за полосой, под стол и кровати забрасывал тряпку с одной стороны, а вытягивал с другой, вымыл всю комнату за каких-нибудь полчаса, и пол стал не мокрым, а чуть влажным и свежим.
— И всего делов!
— Я стараюсь, — с упавшим сердцем обронил Толя.
— Правильно! Вы старательный боец, Калинкин, — поддержал его старшина, откатывая рукава гимнастерки. — У вас получится. А теперь…
Толя выкатил свои голубые глаза и запылал до ушей, уверенный, что теперь Примак заставит его самостоятельно повторить всю операцию, но старшина договорил тем же шепотом:
— …пойдемте чай пить.
В коридоре, за тумбочкой, они пили чай с сахаром, который старшина вынул из кармана. Мы просили Толю: