Избранные произведения в двух томах: том I

Артюхова Нина Михайловна

Эта заботливость примирила Сережу с Аней. Он быстро убрал все со стола и поставил греть чайник. Аня доставала посуду из шкафа.

XLVII

После обеда, когда Аня решила, что отдыхать достаточно, она сделала знак Сереже.

Он подошел к Владимиру, даже немного задыхаясь от волнения.

— Вот, посмотрите, — начал он, — я попробовал…

По тому, как Владимир улыбался и морщился, разглядывая чертеж, Сережа видел, как он растроган.

— Сережка, ты ангел! — сказал он наконец.

Сережа

слишком хорошо знал его лицо.

— Это не годится? — спросил он огорченно.

— Милый друг, для ангелов не обязательно…

— Володя, посмотри, я тоже попробовала, — Аня положила чертеж к нему на колени.

— Спасибо, Анечка, я очень тронут. Очень красиво, можно далее сказать, художественно у тебя получилось!

Он хотел поцеловать ее руку, но Аня не дала, а схватила свой чертеж и поспешно его разорвала, сначала пополам, а потом на четыре части. Сережа медленно разрывал свой.

— Зачем же вы рвете? — спросил Владимир. — До чего же вы обидчивые! Тогда по всей справедливости нужно четвертовать этого главного виновника, чтобы он больше не смущал людей. Держи, Сережка, за этот край! Такие отношения? Свое рвешь, а мне помочь не хочешь? Держи крепче, тебе говорю!

Когда все три чертежа были как следует разорваны, Аня прошлась по комнате, как бы разводя пары для воинственного разговора.

— В конце концов, — начала она, — кроме меня и Сережи, есть очень много чертежников, которые разберутся во всем этом гораздо лучше нас и сделают тебе все, что нужно.

— Ты думаешь, я могу показать эту мазню постороннему человеку?

— А почему не показать? Только ложное самолюбие. И не было бы это такой мазней, если бы у тебя больше было терпения. Ведь я знаю, как ты это проделываешь: сядешь за стол, когда дома никого нет, будто воровать собрался. А не выходит сразу — наломаешь карандашей, нарвешь бумаги — ведь пепел-то в печке летом я вижу… И все потому, что ты избалованный. Ты привык, что у тебя прежде сразу все хорошо получалось, и не хочешь добиваться. У тебя с твоей работой то же самое, что тогда с письмом: решил, что ты несчастный, и написал мне письмо…

— Аня, пожалуйста!..

— Что «Аня»?

— Давай поговорим о погоде или еще о чем-нибудь интересном.

— А мне о погоде неинтересно. Почему ты не пойдешь на завод, на котором ты до войны работал, и не узнаешь, что им теперь нужно?

— Я прекрасно знаю, что им нужно. А не иду туда… Анечка, ведь я даже в волейбол теперь не играю — и все по той же причине.

— Ведь не физическая же была работа, а головой.

— Вот именно, что моя работа была, кроме головы, руками.

— Я читала про одного художника, у которого совсем рук не было, так он ногой рисовать научился! Вот это был настоящий человек!

— Что ж делать, милый друг, люди бывают разные.

Аня сказала очень резко:

— «Милый друг», давай поговорим откровенно. Тебе неприятно встречаться с людьми, которые тебя знали прежде, когда ты был здоровым. Тебе хочется закрыться

от них газетой, как ты от меня закрывался. Почему, когда к тебе приходит Тимашов или ребята из райкома, ты с ними охотно разговариваешь, и помогаешь им, и советы даешь?.. А помнишь, на улице мы с тобой встретили этого курносого лейтенанта? Как он к тебе кинулся! А ты увидел его гораздо раньше, чем он тебя, и хотел пройти мимо. Почему? Потому что бедный парень, несомненно, прежде перед тобой преклонялся! Я еще удивляюсь, как ты с Сережей живешь, скоро уже год будет, — и никуда от него не сбежал и не пытался его как-нибудь изгнать отсюда. Что это вы переглянулись? Была такая попытка сделана? И на завод ты не идешь просто потому, что там тебя знали, когда ты был таким… победительным, и не хочешь, чтобы кто-нибудь увидел, как тебе сейчас тяжело и трудно. Так или не так?

Владимир тоскливо сказал:

— До чего же, Анечка, погода хороша и пропадает зря: никто-никто о ней не хочет разговаривать!

— Ты мне про погоду не отнекивайся! Ты мне скажи: так или не так?

— Так. Зачем же я буду отнекиваться, когда ты подо мной на три аршина видишь? И не терзай меня больше, ведь я уже во всем сознался.

— Это полдела, что ты сознался. Пойдешь к ним или нет?

— Анечка, я не знаю.

— Не знаю значит не пойду.

— А это два совсем разных глагола. Спроси хоть Сережку, мы с ним эту грамматику…

— Не пойдешь! Уверена, что не пойдешь! И очень даже стыдно! Изобрел что-то, а никому не показываешь. Ненавижу, когда люди капризничают!

— Анечка, ведь ты же сама меня на себе женила. Если я капризный, что ж делать! Был один упрямец в старинном анекдоте: он купил себе на базаре кусок мыла, думая, что покупает нечто съедобное. Бедняге пришлось съесть весь кусок, приговаривая: «Видели очи, что покупали, хоть повылазьте, а ешьте!».

Аня подошла к нему с угрожающим видом:

— Знаешь, Володька, мне тебя иногда просто отколотить хочется!

— Бей, если не жалко. Сергей, ты меня будешь защищать, если Анечка станет драться?

Аня распахнула окно и высунулась на улицу.

— Какая сегодня погода… теплая!

Владимир тоже подошел к окну и радостно сказал:

— Замечательная погода! Просто… изумительная!

XLVIII

На другой день Аня вошла со своими папками и спросила Сережу:

— А Володя где?

— Он ушел в библиотеку.

— Сам пошел? Как же это ты допустил и не побежал сломя голову?

Сережа не понял насмешки и ответил с искренним огорчением:

— Он сказал, что мне подсовывают неинтересные книжки.

— Ну еще бы! Никаких интересных не хватит, раз человек с утра до вечера только и делает, что читает!.. Он давно ушел?

— Нет, только что.

Аня была в каком-то странном возбуждении. Она походила по комнате, воинственно раздувая ноздри, потом с решительным видом остановилась у письменного стола.