Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
А буфетчицы и официантки в кружевных наколках стояли в сторонке, глядели с жалостью, покачивали головами.
Замечу ради справедливости, что сам я ничуть не отставал от других и тоже с большим аппетитом поедал очередной бутерброд, запивая его чаем.
Напротив меня сидел за столом Николай Иванович Бирюков и справно работал своими могучими челюстями, хотя он сегодня и не спел ни одной ноты. А может быть, он и поехал сюда исключительно ради угощения.
Коля Бирюков посмотрел на меня, и вдруг его челюсти замерли, окаменели.
Я
А он как-то очень странно вскинул брови, вытянул шею, стал пристально вглядываться в мое лицо.
Я тронул щеку: может, измазался?
Но он продолжал смотреть на меня в явной тревоге.
— Жень… что это у тебя?
— Где? — спросил я, испугавшись не на шутку.
— Да вот…
Николай Иванович приподнялся, наклонился над столом и еще озабоченней начал всматриваться в мое лицо.
— А что?
Я ощупал нос, лоб…
И в ту же секунду рука Кольки Бирюкова проворно сунулась в мой нагрудный карман и выхватила оттуда записку. Эту чертову записку. Не то чтобы я позабыл о ней, а просто у меня еще не было возможности, оставшись наедине, посмотреть, что там такое, в этой записке.
Я вскочил, рванулся, но сзади меня уже кто-то цепко ухватил за плечи. И я понял, что это Витюха Титаренко и что мне не вырваться: у него была железная хватка, у Витюхи Титаренко, он был самым сильным в нашем классе.
Я не мог шевельнуться.
А Колька Бирюков, развернув эту проклятую, вчетверо сложенную записку, торжественно провозгласил на весь стол:
«Меня зовут Майя. Мой телефон…»
— Стоп! — раздался голос на другом конце стола.
Это был Гошка Вяземский. Тоже из нашего класса.
Кудрявый такой, розовощекий малый.
— Стоп! — решительно скомандовал он.
— Чего еще? — нахмурился Николай Иванович.
— Сейчас будет телепатия, — объявил Гошка Вяземский. — Отгадывание мыслей и чтение текста на расстоянии. Я могу угадать номер телефона, который в записке… С кем пари? На пирожное?
— Давай, — согласился Колька и зажал в кулаке записку. — На пирожное. Только деньгами отдашь, ладно?
— Идет, — кивнул Гошка.
— И я, — поддержал спор кто-то слева. — На эклер. Ведь ни за что не угадает!
— Я тоже, — азартно отозвался кто-то справа. — Пари.
Я мучительно старался высвободиться из Витюхиных объятий.
Гошка Вяземский откинул назад свои кудри, одной рукой прикрыл глаза, а другую вытянул, растопырив пальцы, и стал ощупывать воздух:
— Дэ три-и…
Николай Иванович раскрыл пятерню, заглянул в бумажку.
— ноль-но-оль…
Еще несколько голов склонились над запиской.
— …во-осемьдесят два!
Потрясенное молчание воцарилось за столом. Должно быть, в записке и на самом деле значился такой номер.
— Прошу передать сюда три пирожных, — распорядился Гошка Вяземский.
Николай Иванович, повертев записку, вздохнул и положил на тарелку свой нетронутый эклер. На ту же тарелку легли еще два. Тарелка поплыла на противоположный конец стола.
Витюха отпустил мои плечи.
Гошка, для верности, тотчас откусил концы у всех трех эклеров.
— Между прочим, это моя сестра, — объяснил он. И, хлебнув чаю, добавил: — Ду-ура…
Концерт был в субботу. А в воскресенье утром — но не в следующее воскресенье, а через воскресенье — Колька Бирюков подошел ко мне. Всю эту минувшую неделю он ко мне ни разу не подходил и вроде даже не замечал меня, будто бы я — это не я, а пустое место.
Но тут подошел и сказал:
— Давай-ка, Прохоров, закатимся…
— Куда?
— Зверушек посмотрим. Птичек. Рыбок. Черепашек.
— В зоопарк? — разочарованно спросил я.
Мне уже до обалдения надоел этот зоопарк, расположенный под нашими окнами. Я в нем, в этом зоопарке, уже, наверное, сто раз побывал с тех пор, как впервые меня свел туда Николай Иванович Бирюков. И вот снова…
— Нет, не в зоопарк, — покачал головой Коля. — На Птичий рынок. Поехали?
— А это где?
— Я знаю где.
— А зачем?
— Посмотрим, поглядим.
— Ладно, — сказал я.
И впрямь почему бы не съездить? Воскресенье. И я еще никогда не бывал на Птичьем рынке. Все разные музеи, планетарии…
— Поехали, — сказал я.
Мы поехали. На метро до станции «Таганской», а там сели в троллейбус, а потом еще маленько протопали пешком. И вышли прямо к Птичьему рынку.
Вообще-то рынок этот назывался вовсе не Птичьим, а Калитниковским — так, во всяком случае, было написано на воротах. И я тут же узнал, что рынок этот работает только по выходным дням, а в остальные дни заперт на замок. Зато в выходные дни…
Что тут творилось!
Здесь была такая отчаянная людская толчея и мешанина, что нас с Колькой едва не задавили еще в воротах. А дальше — больше. Я тотчас убедился, что это на самом деле никакой не Птичий рынок. Уж скорее Рыбий. Потому что вокруг, куда ни взгляни, куда ни сунь нос, были одни рыбы. Прилавки сплошь заставлены стеклянными банками, а в этих банках плавали и кувыркались забавные рыбешки. Красные, черные, полосатые.
Не только на прилавках, но и в самой толпе шла бойкая торговля. Тут все — и взрослые, и детвора — тоже были с банками в руках. Рыбешки, подцепленные сачком, переселялись из банки в банку, деньги перекочевывали из рук в руки.
Кроме самих рыб, тут продавали и покупали все, что имеет отношение к рыбам. Аквариумы, разукрашенные всякими ракушками. Живой шевелящийся и сушеный корм. Водоросли. Улитки. Резиновые клизмы. Электромашины для подкачки воздуха. Один мужик продавал песок: насыплет в кулечек песку — пожалуйста, с вас полтинник. А другой мужик (я сам это видел своими глазами) торговал водой; он нацеживал из-под уличного крана полное ведро воды, а потом ходил по рынку и кричал: «Кому натуральной озерной воды? Чистая озерная вода!..» И некоторые покупали. Я сам видел.