Избранные произведения. Том 1

Городецкий Сергей Митрофанович

Листопад

Опять летят листы, лелея Воздушный миг, короткий миг. И, багрянея и алея, И в золотом уроне млея, Осеннецветный лес затих. Но не уныл и не печален, А только тих, премудро тих, Как глубь подземных усыпален, Где схимник, свят, боговенчален, Почиет, волен от вериг. <1909>

Зимовье

Опять, зеленая, родная, Ты поседела, Русь моя! И племя прячется шальное Под кровлю хилого жилья. Там, по опушкам, где овраги Срывают бесконечный лес, Последний лист, как я убогий, Взлетел, вскружился и исчез. Последний свист осенних дудок Там пролетел и вземь ушел, И вот стоит, и нем и кроток, Осенний лес, и сир и гол. А за кладбищенской оградой, На новосельях, по гробам, Довольны зимнею погодой, Перекрестились смерды там. Там,

на пустых полях, щетина Прикрасилася сединой… В стенах, не вырвавшись из плена, Я тут, проклятый и шальной. <1911>

В снегах

Последний день глухого грудня, Седого месяца снегов, — Всё те ж томительные будни, Неумолимый лёт часов. Занесены родные дали, И в деревнях на зимний сон Избушки к матери припали, И стон их темный занесен. Вкруг колокольни свист метели, Своей могилы не найти, И вопли бешеной свирели Сбивают путников с пути. И где-то там бреду я полем (Ужель я здесь, я здесь живу?) И всем бездольным русским долям Несу счастливую молву. И светел я, и шаг мой верен, И без дорог тропа видна. Мне щедро дальний путь отмерен, Судьба далекая дана. Совьется ночь, к земле приляжет Иль прозвенит рассвет огнем — И тьма и свет одно мне скажет О солнце, Господе одном. <1912>

КАЛИКИ-КАЛЕКИ

Отдание молодости

Я схоронил тебя в дремучей чаще, О молодость моя! Но как кремни из вражьей пращи — Мне память младобытия. Стонал и лес под звон моей лопаты, И рвался ярый конь, И мой закат, как все закаты, Рыдая, алый жег огонь. А я бросал земли взрыхленной комья, Бесстрашный и немой, Как истый вскормленник бездомья, Пошедший по миру с сумой. И, разнуздав коня, пустил в раздолье Его звериный гнев. И, окрещенный первой болью, Упал меж дремлющих дерев. Когда же встал, свисали в явь созвездья, И зоркая сова Вещала правоту возмездья, И ночь настать была права. 1909

Безрукий

Рука ль моя ты, рученька, В Маньчжурии-земле. Безрукенького, ноченька, Баюкай и лелей. Моя дорога дальняя — Весенние поля, Далась мне доля вольная: Ходи себе, гуляй. Хоть вышел я в метелицу — Настигнула весна. Возьмуся за околицу — Чай, лето начинай. А может быть, а может стать, С дороги-то сверну, Незнамо где пойду плутать Вдали страны родной. И в церковку куда-нибудь Далече забреду. В слезах почну поклоны бить, Душе велю: рыдай! По той моей околице, Где девки, чуть весна, Плясать пойдут метелицу С другими, не со мной. Где сам плясал, рыдающий, От девок без ума, Рукой своей пропащею Любую обнимал. По той любимой родине, Которой далеко Красавице-уродине, — Пожертвовал рукой. <1912>

Расстрига

Слова молитв я перепутал И возгласы все позабыл, И по задворкам, по закутам В чумазый войлок косу сбил. И чаще, чем кольцо кадила Когда-то в руки тихо брал, Душа обычай заучила С бутылью лезть на сеновал. Но после выпивки обильной Я замечаю каждый раз — Увы — неудержимо сильно Спадает знаменитый бас. Что ж делать! Жизнь была — акафист, И мог бы, мог бы дочитать, Но вдруг, как дьявольский анапест, Все бурно повернулось вспять. Не смею я ступить на паперть, И колокол не для меня На полевую льется скатерть, На ласковые зеленя. Когда я трезв, в душе крушенье, Когда я пьян — все трын-трава! Эх, тесное коловращенье! Ох, бедная ты голова! Бывает редко: крылья зорьки Над тихим возмахнут леском, Затаивая воздух горький, Смахнешь слезу себе тайком. И за стволы березок белых, В зеленый, незапретный храм, От мытарств, от людей тяжелых Спасешься, крадучись по мхам. И там из уст своих нечистых, За шепотом скрывая дрожь, Как огонек с болотин мглистых, Опять молитву вознесешь. <1911>

Монах

И пахучее тело твое, И тепло твоего поцелуя Замутили мое житие, Зачадили мое аллилуйя. Был уж виден терновый венец Над моей молодой головою, А теперь ведь спасенью конец: Омрачилося имя молвою. Я ли кельи своей не стерег, Не гонял полунощных видений, Не пускал и змеи на порог, Не хранил глубины от сомнений! Все ж настигла беда вдалеке! У полей, под плакучей березой, На зеленом, крутом бугорке Занозился любовной занозой. И откуда взялась у полей Не русалка, не девка — немая, А хохочет чертей веселей, Льнет змеею, как хмель обнимая. Я молитву трикраты прочел, Очурался и плюнул трикраты — И за нею, косматой, пошел За кусты, прямо в лес кудреватый. Что там было — и вспомнить нельзя! Губы в кровь искусала русалка. Ох, сладка ты, земная стезя, Коль Адамова рая не жалко! Как в дурмане, по келье хожу, На бугор по сто раз залезаю, И в пустынные дали гляжу, И занозу все глубже вонзаю. Так прощай же навеки, скуфья, Аналой и печальные книги! Упорхнула судьбина моя Под иные, живые вериги. Буду по миру вольно бродить И разбойником, стало быть, буду, Встречных девушек люто любить И все верить нежданному чуду. Девью силу я буду бороть, Что ни ночь, то охота иль битва: Пусть без срока безумствует плоть, Пусть ловца не замучит ловитва. Чтоб в последний таинственный миг, Как мне явится снова немая, Все отдав ей, любовью изник, Смерть страстн'yю светлу принимая. <1911>

Волк

Я, с волчьей пастью и повадкой волчьей, Хороший, густошерстый волк. И вою так, что, будь я птицей певчей, Наверное бы вышел толк. Мне все равны теплом пахучим крови: Овечья, курья или чья. И к многоверстной волчьей славе Невольно приближаюсь я. Глаза мои тусклы при белом свете, Но в темноте всегда блестят, Когда идешь себе к окрайной хате И, струсив, псы в дворах молчат. Я властелин над лесом и сельщобой, Я властелин почти над всем. Но и моя душа бывает слабой, Мне есть умолкнуть перед чем. Есть дверь одна в каком-то захолустье, И пахнет кровью — чьей забыл. Мне увидать ее — несчастье Похуже деревенских вил. Я в мокроте готов бежать болотом, Я по оврагам рад скакать, Чтоб на пороге ни ногою этом, Ни даже глазом не бывать! И, ускакав, дрожу в лесу от страха И вспомнить все же не могу. И, заливаясь, будто бы от смеха, Себе и всякой твари лгу. И лют бываю, как заголодалый, Обсохнуть пасти не даю. Как бешеный, как очумелый, Деру и пью, деру и пью. И все ж, когда конец житью настанет, Я все владенья обойду И на порог, откуда в жизни гонит, Шатаясь, издыхать приду. <1912>

Ночь

Г. И. Ч<улкову>

Куда заброшено ты, солнце, ввечеру? И отчего с зарей твоей я, светлый, мру? Как будет ночь длинна, темна! Опять плывет Совиный плач и крыльев распростертых гнет! Не воют псы. И люди смолкли по домам, И влага сонная к цветочным льнет устам. Кто пьян теперь, тот прав. Но нет давно вина, Которым бы моя душа была пьяна. Я буду медленно по улицам ходить И жуткого пути седую нить сучить. Увяжется, быть может, нищая за мной И кто-нибудь еще — под темной пеленой. А колотушка выколотит о доску Ночного сторожа дремучую тоску. А звезды высыпят, как яблоновый цвет, Которому ни веток нет, ни корня нет. Подслушать песню колыбельную в окне Так хорошо, бродячему ребенку, мне! И нищая к груди сухой меня прижмет. А та, что в пелене, тихонько запоет. И будет песнь ее похожа на мою Любимую, родную: баюшки-баю. Качай, земля, троих ночных детей своих В лучах полуночных, в теснинах мировых! Там солнце дальнее несется в холод сфер. Здесь скорби замкнутой земных не стало мер. 1911

Вий

Из-за тридевять буйных веков, Из-за тьмы, из-за мглы непроглядной, Из-под спуда седых валунов Вылезает корягой неладной. Кожа сморщилась, тряпкой висит. Зубы сыпятся белой трухою. Видно, кол ему мимо был вбит: Не сыскал под землею покою! Да и что за лежня под землей? Темнота да жара донимает. И наверх, осерчавший и злой, Продирается Вий, вылезает. Поглядеть захотелось ему На житье на бытье молодое. Вылез. Видит петлю да суму. «Это, — думает, — что же такое?» «Подымите мне веки! — кричит. — Я не вижу ни счастья, ни воли». Стон к земле приунылой прибит. Думал: люди не стонут уж боле! Эх, ты, старый мой, глупый мой Вий! Дай-ка веки покрепче прихлопну! Лише наше житье всех житий! Зря ты вылез из теми утробной! Как в смоле мы кипим, а живем, Даже песни поем и смеемся. Слезы капнут — мы песни не рвем, Смеючись, рукавом оботремся. Тяжковекий! Тебе не понять, Что за жизнь, что за дело земное. Ты прощай, поворачивай вспять. Мы ж опять за свое, за хмельное. Только молви ты шару-земле, Чтобы злаком сильней обрастала Да за солнцем в неведомой мгле Веселей, веселее летала! <1911>