Избранные произведения. Том 1

Городецкий Сергей Митрофанович

МИРОЛОМ

Тринадцатая книга стихов

Посвящение

Под Кремлевской стеной

Я вас не видел, вас не знаю, Но вы легли здесь в грозный час, Когда срывал народ, стоная, Седое иго палача. И вашей крови отблеск вечный Я вижу в каждом, кто живет: И в детской радости беспечной, И в смелой песне красных рот, В летящем с севера до юга Колосьев голосе ржаном, И под стопой электроплуга На черноземе молодом. И чем чудесней жизнь воскреснет, Тем ярче ваша кровь горит, И даже в звуках этой песни Сияет свет ее зари. 1922

ИССТАРЬ

Русь

«Медведя на цепи водила…»

Медведя на цепи водила, Сама сидела на цепи И в голову себе гвоздила Одно проклятое: «Терпи!» Гнила в пещерах и колодах, Крутила мощи, в срубах жглась И род от рода, год от года Сносила темноту и грязь. Мечтая о небесном рае, В смердящем ужилась гробу. В бунтах бессмысленных сгорая, Бояр носила на горбу. Петлю затягивая туже, Сама тащилась на убой И бубенцом цветистых дужек Бранилась с ведьмою-судьбой. А все,

что было молодого И дерзкого — огонь мирской — В срамное всучивала слово, Душила пьяною тоской. О, ведь и я любил так слепо Колоколов вечерний звон, Монастыря седую крепость, Черницы поясной поклон! И ладан сказок несуразных, И тлен непротивленья злу, И пенье нищих безобразных, И сон угодника в углу. Как много сил распалось прахом Растлилось, высохло в труху: Довольно кланялись мы плахам, Иконостасу и греху! Пусть с кровью мы сдираем ветошь, Но мы сдерем ее с себя! В алмаз густеют искры света, Стекляшку молоты дробят. В провалах страшного распада Восстали вихри новых звезд. Ушедшая под землю падаль Пророчит богатырский рост. Раздвинуты границы мира, Былое небылью ушло, О, ведь и мне жилось так сиро, — Теперь так буйно и светло! 22 сентября 1921

Русь

«Пьяный Солнышко Владимир…»

Пьяный Солнышко Владимир Пригвоздил тебя к кресту. Княжий род до корня вымер, А кресты еще растут. В чистоту твоих раздолий, В красоту твоих жнивей, Чтоб не думала о воле, Понатыкали церквей. И поставили примером Под напуганный твой взор Крест с распятым боговером, Словно к рабству приговор. Сотни лет ты, Русь, молилась Страшной жертве палача И сама взойти стремилась На Голгофу каждый час. И в отчаянье рабыни Родила ты мудрецов, Воспевавших рай пустыни, Радость жертвенных венцов. Что ж, ты думала, бедняга, Так и будет до конца? И земли кровавой влага Не родит тебе бойца? Он пришел в огне и песнях, С жалом разума в устах И разгневанным: «Воскресни!» — Звал тебя сойти с креста. Ты, как ветер с перевала, Выла: «Прочь уйди, злодей!» Бесновалась, отбивалась, Чтоб не вынул он гвоздей. Но, могучий, алозвездный, Вестник будущего дня, Срезал путы, вынул гвозди И с креста тебя он снял. От бессильной, темной злобы Притворилась мертвой ты. Намела метель сугробы — Подняла весна цветы. Раны зажили. В ладони Прялку сонно ты взяла. Но былое в сердце стонет, Застилает очи мгла. Шепчешь ты еще проклятья Доле песен и труда, Но на рабское распятье Не вернешься никогда. И в путях борьбы и славы Стыд за крестные года, Русь, не раз тебе отравит Радость мирную труда. 1920

Красномосковье

Замусоленные церковёнки И игрушечные терема О народе-рабе, о ребенке Шепчут слезные сказки впотьмах. Искривились кудрявые крыши Тихой болью о старых порах. В куполах, как летучие мыши, Виснет серенький, слепенький страх. Особняк в снеговой кацавейке Вздохом сорванных ставней хрипит О калачиках по три копейки, О хранителе-псе на цепи. На колоннах облупленных бродит Мертвой барыни лунная тень. И скрипит в упраздненном приходе Панихидным напевом ступень. По лабазам, застылым и лысым, Забиваясь в пустые углы, Обозленные голодом крысы Прославляют хозяев былых. Сорвалась запьянцовская тройка В непролазный овраг с крутизны, И тоскует сивушная стойка По мерзавчикам златохмельным. Ты пропала, Москва богатеев, В мех укутанных бородачей. Кутежа на поту не затеет Воротила цыганских ночей. И другая, другая, другая, Трудовою росою жива, Золотые столицы пугая, Вырастает над миром Москва. За громадами дремлющих башен, За седыми зубцами Кремля Всходит солнце вселюдное наше И вселенская светит заря! Вы искали ее по часовням, В дыме ладана, в лязге вериг, А она — раю вашему ровня — Загремела из огненных книг. Вы гадали о ней по созвездьям, По лампадам в иконных углах, А она алоцветом возмездья Из рабочего пота взошла. Руки мира! Наручник дробите, Шея мира! Вылазь из ярма. Вот, глядите: какая обитель Сорвала свои цепи сама! Упоенная рабскою кровью, Родила трудовая земля Всерабочее Красномосковье За вселенской твердыней Кремля. 1921

Питер

По каналам, по каналам, Где вечерняя вода Смерть богатых отстонала И умолкла навсегда, — Где к гранитным изголовьям Каждый вечер меж дворцов Огневой струится кровью Память вечная борцов, — Где скользит над водной тишью У поломанных перил Барыня летучей мышью Без когтистых рук, без крыл, — Где на входах буквы стерты, Кто здесь жил и кто владел, Где матрос проходит к порту С песней солнцу и звезде, — Где тоска былого виснет В распростертых лапах лип, Где дома о прошлой жизни Погребальный свет зажгли, — По каналам, по каналам, Где проклятый мир утих, Где былое отстонало, Как мне весело идти! 1922

НЕ БЕЛЫ СНЕГИ

Сытому

В час, когда огни потушат Там, где сытые поели, Ты послушай, ты послушай Голоса ночной метели. Вот вскрутился снежный вихорь И упал плашмя в сугробы — Смертью белой, смертью тихой, Как на Волге люд безгробый. Посмотри: рукой страдальцев Ветер шарит в каждой яме И бессчетных белых пальцев Гнет концы над колеями. Ищут, ищут, всюду ищут, Волжским ветром камень режут, Хоть какую-нибудь пищу, Хоть какую-нибудь 'eжу. Вот упали безнадежно — Хоть последний стон послушай! Вот утихли в буре снежной, В белых далях равнодушья. Льдинки колются в метели, Как соломы мерзлой остья. Вьюга мелет, мучкой стелет Человеческие кости. И опять, намчавшись тучей, С гневным плачем вьюга машет Сотней судорожных ручек, Детских, тонких, с Волги нашей. И зовет, зовет… Ты слышишь? И стучится в окна долго, И стучится тщетно в крыши Горем Волги, всею Волгой. Ты послушай, ты послушай, — Смерть людьми повсюду стелет, — Может быть, твой сон нарушат Голоса ночной метели. 1922

Голод на Волге

Вот я вижу, вот я слышу — И ничем не заглушить, — Как на Волге дети дышат В умирающей тиши. Снег одел их: съели крышу. Мышь под печкой не шуршит. Гложет хилую ручонку Семилетний старичок. Он прижал к себе сестренку На костлявое плечо. Не подобен он ребенку, Этот высохший стручок. На его лобишке малом Голод четко написал, Как, родимая, устала Черноземная краса, Как ногами генерала Белый бес на ней плясал. Как в столетьях-лихолетьях Рабство с'eкло спину ей, Как неслась она под плетью, Под упряжкой богачей, Как упал под черной клетью Неоглядный мир полей. Все, кого войной убило, Детским взглядом шлют нам весть. В этом личике застылом, В этом плаче: «Дайте есть» — Все написано, что было, Только разве вам прочесть? И в пустой тиши избенок Так сидит и няньки ждет, Скорбью старческих глазенок Избяные бревна жжет, Так сидит старик-ребенок, Няньки-смерти тихо ждет. Тихо нянька поглядела. Замахнулась… Чьей рукой? Потрошат ребячье тело. Чьей рукою и какой?.. А тебе какое дело? — Материнскою рукой! Ты живешь, и ешь, и дышишь. Смертный час свой веселишь. И в проеденные крыши Не твоя глядится тишь. Не твои исчезли мыши, И не твой убит малыш. Наш он! Наш! И к нам, усталым, Крик его издалека Долетел, и детям малым От рабочего станка Встала помощь мощным валом Из последнего куска. Что ж, бросайте подлый камень, От бессилия рыча. Золочеными клыками Изнуренных рвите нас. Смертной Волге жить веками. Вашей жизни только час. Март 1922, Москва

Повесть

Рассказать вам праздничную повесть? Вот она: Мужик, голодными метелями обмотанный, На базар вынес совесть — Не для того, чтобы торговать, А чтоб даром ее раздавать. Много ль вынес, иль мало — На всех бы сытых достало. Белоперая метелица Мягким пухом стелется. Товары торопятся В корзины угробиться. Толпой богатеи Покупают, потеют. Мужик в печали великой Стоит да выкликивает: «Совести, совести, Кому надо совести, Кому надо совести, Простой человеческой совести? Берите, прохожие, Девушки пригожие, Толстосумы-купцы, Бумажные молодцы. Пройди всем базаром — Ничего не возьмешь даром. А я о цене не говорю, Даром даю. Совести, совести, Кому надо совести? Возьмите хоть кусочек для праздника…» «А что с ней делать, дяденька?» «Даром товар, даром и совет. Берешь иль нет? У тебя что к сочельнику зарумянено: Свинина иль баранина? Полгуся? Иль весь порося? Прежде чем сесть Да без оглядки есть, Кусочек совести, с зернышко, Положи себе в горлышко». «Это вместо соли, Что ли?» «Нет, дитятко, нет, Дослушай совет: Нужна соль в избе, А совесть — в тебе. А в праздничный ужин Мой товарец особенно нужен. Без совести как? Тебе кусок, а Волге песок. А с совестью так: Тебе кусок — и Волге кусок. Понял, дитятко? Да где ж ты, милый? Ишь, как ножом его отхватило. Сгинул, пропал, Как про Волгу услыхал. Совести, совести, Кому надо совести, Простой человеческой совести?..» Отшумел базар, Свернулись лотки, Расхватали товар Богачи-едоки. Стоит мужик голодный, Метелью обмотанный. Сытым не нужна совесть. Вот она, Праздничная повесть. 1921

Полночь

Какая осенняя ночь, Какая полночная осень! Все это уж было давно. И так же был сумрак несносен. И так же кричал на камнях Ребенок, голодный, холодный, Из судорог страшного дня Заброшенный в мрак безысходный. И так же сквозь девичий смех По скверам гнусавила похоть. И так же легко было тьме, И так же, и так же мне плохо. И те же вбивали часы Двенадцать мертвящих ударов В пожары созвездий косых, В огонь этих дальних пожаров. Но гневно простерлась у стен Могила того великана, Который грозой проблестел И в славу бессмертную канул. И пела со стоном стена Не рабскую песню «Коль славен» — Свободный «Интернационал», — Тревожа полуночный саван. И слышал призыв великан: «Вставай!» И цветы на кургане Дыханьем своим колыхал. «Я встану, — шептал он, — Мы встанем». 1922

МИРОЛОМ

Европа

По ночам из углов, из подвалов, Из беззубых оскалов домов Ярче алых каприйских кораллов Смотрят язвы живых мертвецов. И кто может, безрукий иль хр'oмый, Гадом ползать по лику земли, Покидает расселины д'oма, Вылезает из смрадной щели. Грузно тащит распухшее тело, Волочит искаженный сустав, Все, чем сердце здоровое рдело, В безнадежной тоске отрыдав. Волос ершится, грязный и дыбкий, На ладонях мозоли и прах. Не сыскать человечьей улыбки В искривленных от злобы устах. Ни добра, ни участья не надо. Путь единственный — ниже упасть. И страшна, как воротища ада, От ругательств сгоревшая пасть. В это время богатые люди, Кто разряжен, и сыт, и румян, Как плоды наливные на блюде, В кузовах пролетают в туман. В этот час к освещенным квартирам В белых туфлях, в чулочках сквозных Мчатся Евы, не чуя над миром Полусгнивших бунтующий вздых. Стонет в залах оркестр, бьют рояли, И с лилейных, как снег, скатертей Запах масла, барана, кефали Льется в ноздри ползущих смертей. И тогда поднимаются трупы На обрубки колен, на живот. Ярче рампы сияют их струпы, Громче хора их голос орет: «Эй, довольно! Мы тоже владыки! Электричество нужно и нам! Пусть для всех распахнется великий Иль разрушится празднества храм. Пусть для всех будет радость и счастье, Вспыхнет солнце на каждом челе, Иль своею бездонною пастью Ночь пожрет все, что есть на земле». 1919