Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
— Ничего, — глухо сказала Винченца.
— Как? — отшатнулась старуха. — За целую ночь ничего? Или ты задаром спуталась с каким-нибудь молокососом?
И она осыпала Винченцу целым потоком отборной, окраинной брани, уверенная, что теперь уже нечего стесняться с этой девушкой.
Винченца прислонилась к холодной стене, уводя глаза в узкую щель между домами, в конце которой горело рассветом море.
— Знай! Если ты и завтра придешь ни с чем, эта дверь для тебя будет закрыта. Я не посмотрю, что твой отец тут живет. Он у меня пикнуть не посмеет.
Обессилев, Винченца забылась тяжелым
Еще было светло, когда на следующий день Винченца вышла из дому. Она боялась опять встретиться с Карбони и поэтому, высадившись на Пьяцетте, пошла по набережной мимо бронзового всадника и Моста Вздохов. Здесь, у берега целым лесом стояли гондолы, и гондольеры наперерыв предлагали свои услуги. Винченца пошла в самый конец набережной. Высокий гондольер следил за ней глазами. Вдруг он подошел и сказал ей просто, как на фабрике говорят друг другу товарищи:
— Это моя лодка. Садитесь, я вас покатаю немного.
Винченца удивленно посмотрела на него. За эти три дня она уже успела отвыкнуть от дружеского человеческого голоса и сразу сумела отличить его от голосов пристававших к ней франтов.
— Благодарю вас. У меня есть две лиры, я заплачу вам.
— Не надо! — усмехнувшись, ответил гондольер, и ловко оттолкнулся от берега.
Винченца села на среднюю скамейку под пологом, и лодка унеслась в лазурь.
Пока плыли мимо набережной и дальше по лагуне, где много лодок, гондольер молчал. Винченца передумала все, что с ней случилось за эти три дня, и, кажется, впервые только теперь, в этой тишине, поняла, на что она шла. Когда стали выплывать, в море, гондольер запел, и Винченца впервые за эти три дня отдыхала в музыке этой песни. Когда кругом них было только море, как гром ударил этот вопрос:
— Вашего брата зовут Паоло?
— Да! Да! Откуда вы знаете? Если вы знаете как его зовут, может быть, вы знаете, что с ним? — засыпала его Винченца вопросами. — И кто вы? Как вас зовут?
— Брат ваш в колодцах Дворца дожей. Его посадили туда в первый же день. Он обвиняется в коммунистической пропаганде. А меня зовут… ну, скажем, Марко.
— В колодцах Палаццо дожей… — прошептала Винченца побелевшими губами. — Ведь это же смерть! Скорей туда, я хочу посмотреть на эти стены, мне кажется, я буду видеть сквозь стены…
— Подождите. Нам надо еще поговорить. Я брат Аниты. Помните Аниту, которая работала у вас на фабрике? Ее погубил Карбони. Она бросилась в канал. Помните?
— Помню, помню, — шептала Винченца, впиваясь в Марко жадными глазами и вспоминая, как она сама стояла над зеленой водой канала.
— В тот день, как погибла моя сестра, — продолжал Марко, — я дал себе клятву отомстить за нее. Нет, не Карбони! Что Карбони! Он только жалкий наемник. Мстить надо не ему. Мстить надо тому строю, который делает из рабочих рабов. И я ему мщу. Медленно, как жемчуг в раковине, растет наша месть. Но когда она вырастет, она будет крепкой и чистой, как жемчуг. Эти жемчужины зреют повсюду. Скоро они свяжутся в ожерелье. И тогда мы этим ожерельем всех наших мучителей…
Он сильно ударил веслом по воде:
— Удавим!
Винченца никогда не слышала таких слов. Они звучали как весенняя гроза, после которой в душном воздухе веет бодрящей свежестью.
— Вам выбора нет. Вы должны идти с нами. Хотя бы только для того, чтобы помогать вашему брату.
— Откуда же я возьму деньги, чтоб ему помогать? — спросила Винченца, вспоминая свои думы над каналом ночью.
— Не с улицы. Я следил за вами все эти дни. Я ходил к Паоло на фабрику и часто видел вас. Я знаю, что вас гонят на улицу. Вы должны уйти из дому. Самое лучшее, если вы туда больше не вернетесь. Будете жить у моей матери. На другом конце Венеции. Пусть думают, что вы погибли. А вы будете работать. Вы, как сестра, будете помогать Паоло. Это разрешается даже теперешними тиранами.
— Откуда же помощь?
Паоло посмотрел вокруг себя на море.
— Вы спрашиваете меня, откуда это море? Маленькие, слабые волны плещут на берег, их всасывает песок, их высушивает солнце, но когда они собираются все вместе, сливаются в одно, вы видите, какое огромное море создается из них? Разве вы различите в нем одну волну от другой? Когда бурей выбрасывает одну волну на берег, за ней спешат другие, чтоб вырвать ее у песка и унести с собой обратно в море. Паоло — такая выброшенная на берег волна. Море спешит ему на помощь.
Винченца счастливыми глазами смотрела на Марко. Она не все разгадывала, что он говорил, но хорошо понимала музыку братства, силы, единства, которая звучала в его словах.
И она уже не чувствовала себя одинокой, выброшенной на берег волной. Она вся сливалась с этим радостным, огромным морем, про которое говорил Марко.
Ей казалось, что она опять стала молодой и веселой, какой была до этих трех дней, какой была еще до прихода на фабрику.
— Марко! — сказала она. — Я не пойду домой. Я пойду с вами. Вы меня научите всему, чего я не знаю. Я умею работать.
— Вы работница фабрики. Вы — пролетарка, — ответил Марко.
— Я — пролетарка, — повторила Винченца.
И вдруг глаза ее упали на черную шаль, которая была на ней. Она на минуту нахмурилась, и тотчас ребяческая улыбка озарила ее лицо.
— Марко! Куда дует ветер?
— С берега в море. Разве не чувствуете, как трудно грести?
— Вы так легко гребете!
Она встала в лодке, сбросила с плеч своих шаль и, свернув ее в клубок, закинула ее, как могла далеко, в море.
— Зачем это? — удивился Марко.
— Пусть она утонет! Пусть с ней утонет все, что меня мучило эти дни, весь этот позор, который мне грозил. Эту шаль дала мне мачеха, чтоб мне идти в ней на улицу.
— Пусть утонет!
Марко загреб сильнее. Черное пятно шали все дальше уносилось в море, стало черной точкой и наконец исчезло.
Винченца вздохнула глубоким, счастливым вздохом и перевела глаза с черной точки в море на Марко.
Опять показались золотые пески Лидо, лагуна и залитая луной Венеция. Теперь Винченца впилась глазами в берег. Вот показалось розовое пятно Палаццо дожей. Там, в колодцах, ее брат. Вот приблизилась набережная. Палаццо дожей стояло во всей своей сверкающей красоте. Но Винченце оно казалось уродливым и страшным. Тяжелый верхний этаж давил на кружевную аркаду второго этажа. Казалось, вот-вот не выдержит мраморная резьба и вся эта громада рухнет.