Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
После каждого возгласа он взмахивал рукой, как бы приглашая поддерживать их криками. Наэлектризованная масса сначала бурно отвечала на опьяняющие слова, но мало-помалу уставала от батуровского крика, и чем в больший экстаз приходил Батуров, тем холоднее были ответы, и когда Батуров кончил, аплодисменты были не такие, как он ожидал.
Но восхищение своим ораторским искусством не покидало его. Наклоняясь то к прапорщику в красной рубахе, то к Древкову, он, видимо, искал сочувствия. Ослабов видел, как прапорщик хлопал ему, а Древков сказал несколько слов, на которые Батуров недоумевающе развел руками.
—
Петухаевым оказался прапорщик в красной рубахе. Он запустил пятерню себе в гриву и начал говорить. Ничего не было слышно.
— Громче! — раздались крики. Он натужил голос, и до Ослабова стали долетать отдельные фразы.
…и вот, как древний богатырь Микула… и по всей шири многострадальной нашей родины… следы кандалов на руках наших… светел и радостен путь свободы… единым порывом вперед… не обагрим руки наши кровью… бедствие крайних лозунгов… мирным трудом устроим землю свою… окончим войну и тогда… сотрудничество всех живых сил страны…
— Что он мелет? — раздалось рядом с Ослабовым, и он увидел у своего плеча напряженное мыслью лицо коренастого солдата.
А Петухаев продолжал петь, заслушиваясь сам себя. Кончая речь, он поднимал уже не одну руку, как Батуров, а обе и всем корпусом подавался вперед, выкрикивая лозунги свободы, равенства и братства. Так как не все было слышно, что он говорил, ему захлопали сильней, чем Батурову.
Работая локтями, к столам пробирался солдат, который стоял рядом с Ослабовым.
Когда он пробрался к трибуне, Батуров вступил с ним в какие-то переговоры, потом махнул рукой.
— Слово принадлежит товарищу Ярикову! — возгласил Батуров.
Масса мгновенно всколыхнулась. Рядом с Ослабовым раздалось несколько поощрительных возгласов:
— Не робей! Этот скажет! Жарь по-нашему!
Яриков одним рывком очутился на столе и, едва успев повернуться к слушателям, заговорил четким, частым голосом:
— Третий день, товарищи, мы тут разговариваем про солнышко свободы, а между прочим, оно ведь взошло в Петрограде, а у нас тут по-прежнему светит наше генеральское солнышко, а мы знаем, какая нам польза от этого свету бывает.
Гул одобрительного смеха пролетел над толпой.
— И про это генеральское солнышко у нас, между прочим, никакого разговору еще не было. Оно, правда, может, и не стоит о нем много разговаривать, потому что всем нам оно хорошо известно. Ну, тогда надо безо всякого разговору смахнуть это солнышко с шеи нашей. Пусть себе греет, где хочет, а нам оно не надобно.
— Правильно, Яриков! Не надобно! — загудела масса.
— Пока мы тут разговариваем, наши товарищи небось по брюхо в снегу на какие-то горы лезут, может, половины их и в живых уже нет. Видели, сколько раненых постный доктор приволок! А на кой ляд нам эти горы сдались? Пускай они себе стоят, где стояли, а нам и глядеть на них не хочется, не то что жизнь свою в них закапывать.
Новый гул криков и аплодисментов опять прервал Ярикова.
— Погодите, не гудите! — крикнул он. — Досказать дайте! Значит, так я полагаю, что коли свобода всему народу вышла, нам бы хорошо с этих гор долой да восвояси, домой!
Гул толпы перешел в радостный, оглушительный рев.
Древков помог Ярикову успокоить волнение.
— А дорогу домой мы очень хорошо знаем. Не заплутаемся! Прямо по крестикам, где наши товарищи закопаны, домой доберемся.
Масса глухо вздрогнула, вспомнив братские могилы, лежавшие между ними и родиной.
— А чтоб новых могилок нам не копать, с пустыми руками выходить нам отсюда никак невозможно. Не отдадим оружия! — вдруг дико закричал Яриков, потрясая кулаком, и голос его опять слился с грохочущим гулом массы.
Ослабов вдруг услышал, что он тоже кричит со всеми и что сердце в нем колотится так же, как утром, в те минуты, когда на руках его умирал Парнев.
Уже не было слышно, что выкрикивает Яриков, уже в гуле толпы нельзя было различить никаких слов, как вдруг Яриков, случайно взглянув на озеро, захохотал, хватаясь за живот, и непослушной рукой, едва справляющейся с судорогой хохота, стал показывать на озеро.
Головы всех повернулись туда же, и смех Ярикова тотчас перешел в массу. Став на цыпочки и вытянув шею, Ослабов увидел: недалеко от берега, как будто не решаясь подойти к нему, по озеру крейсировала яхта генерала Буроклыкова. На ее носу и мачтах кокетливо развевались маленькие красные флаги треугольной формы.
Толпа повернулась и подалась в сторону озера.
— Буроклык-то!..
— Туда же!..
— Свободу обозначает!..
— Флаги выкроил!.. — прорывались сквозь хохот отдельные фразы, и опять грохот смеха вздымался и пролетал по толпе волнами. Никто уже не мог больше слушать оратора.
— А ну, подплыви!..
— А ну, поближе!..
— Жгется?
— А и встретим же мы его!
Ослабова шибануло вперед, потом в бок, потом он увидел сзади себя поредевшие ряды и, ошеломленный, взбудораженный, в каком-то истерическом подъеме и все еще пугающийся, выскользнул из гигантских объятий толпы, из этого огромного, как смерч, разгоряченного дыхания, из этого крупного сверкающего песка солдатских глаз.
На дороге перед собой он тотчас увидел бегущую к месту митинга Зою. Заметив его, она замахала ему руками.
— Иван Петрович! Да идите же! Скорей! В лазарет! — задыхаясь, кричала она. — Я давно вас ищу!
— Что случилось? — спросил Ослабов, побледнев, как перед всякой неожиданностью.
— Сыпняки взбунтовались. Все, кто мог, вылезли. На митинг идут. У многих сорок, а они идут, — отрывисто сообщала она.
— Что же делать? — рассеянно спросил Ослабов.
Зоя нетерпеливо схватила его за руку и почти бегом повлекла к лазарету.
И как только они миновали юрты, по всей луговине между юртами и лазаретом Ослабов увидел в разных местах серые пятна больничных халатов. Шатаясь и спотыкаясь, размахивая руками и ловя воздух, как бы загипнотизированные светлой полоской озера, сыпняки брели, не видя друг друга, каждый по какой-то пригрезившейся и ему одному видной дороге, но все дороги эти тянулись туда, к берегу, к протоптанному винограднику, где всегда толпились солдаты. Сквозь бред и жар, последним усилием воли, это направление больные брали верно. Слов нельзя было разобрать, но было слышно, что каждый из них что-то кричал или пытался кричать. Вот один из них запнулся за какую-то колдобину и, разрезав воздух руками, упал.