Избранные произведения. Том 2
Шрифт:
Гудя, как улей, солдаты сходили, слезали и спрыгивали с платформы и крупными группами шли к левому углу озера, откуда должны были прибыть фронтовики.
— Прекрасная речь! — услышал Ослабов над собой голос Батурова. — Вас надо взять в работу! Одному мне не справиться! — осклабился он своей обычной молодцеватой улыбкой.
Эта похвала Ослабову была горше упреков Цивеса.
Размышляя о случившемся, о том, как весь свой пафос он удушил одной фразой Батурова, Ослабов, не зная, куда идти, слушаясь своих ног
Там, у юрты Тоси, толпились несколько человек.
— Скорей! Скорей! — крикнула ему Зоя, пробегая с заплаканным лицом.
Из юрты вышел Гампель.
Ослабов не видел его с самой ночи разговора с Петровым, и, столкнувшись с ним, посторонился, но вдруг, вспомнив смерть Петрова, в бешенстве накинулся на Гампеля:
— Вы сказали Петрову? Да? Про Авдотью Петровну? Признавайтесь! Подлее вас я не встречал человека!
— Здравствуйте! — спокойно отвечал Гампель. — Конечно, сказал! Что же тут особенного? Он ее бросил, она стала проституткой. Обычная история!
— Я… я… — задыхался Ослабов, — не буду подавать вам руки! Не буду говорить с вами!
— Будете! Разве вы не хотите узнать подробности про смерть Петрова? Ну? Здравствуйте же!
И он назойливо держал свою ладонь с короткими, одинаковой величины пальцами перед Ослабовым.
Ослабов брезгливо дотронулся до нее.
— Присядем! Там тоже обычная история! — махнул он рукой на юрту.
Они сели вблизи на обрубок бревна.
— Знаете что сделал этот дурак! — начал Гампель.
— Я прошу вас…
— Ну хорошо, хорошо! Так вот что сделал штабс-капитан Петров! Вокруг Эрмене-Булага есть, как вам известно, не занятые нами курдские селения, в ущельях, неприступные. А то бы давно заняли. Штабс-капитан бывал там не раз. И все сходило благополучно, потому что по собственной, довольно удачной идее он ездил туда без оружия. Его принимали как гостя, угощали и так далее. И вот, после нашего разговора — он действительно был, вы не ошибаетесь — он опять поехал туда. Безо всякой, собственно, надобности. И на этот раз с оружием, с двумя револьверами, с винтовкой за плечами. Ну, вот и все. Его, конечно, сняли. Входы в ущелье курдами охраняются.
— Вы… вы… его убийца! — воскликнул Ослабов.
— Вы думаете? Может быть, я убийца и Тоси?
Этот вопрос перешиб волну ненависти, которая поднялась у Ослабова к Гампелю и неизвестно как бы еще разрешилась.
— Тоси?
— Ну да. Ведь она же отравилась. Вы не знаете?
Ослабов бросился в юрту.
На койке, с руками и ногами, сведенными судорогой, неподвижно лежала Тося. Кругом в слезах стояли сестры.
— Отчего она? — спросил тихо Ослабов Александра Ивановича.
Белкина отняла платок от глаз.
Объявление читали? «Кто после восьми часов выйдет…» Это издевательство над личностью! Это возмутительно!
Ослабов вывел под руку Мышонка из юрты.
— Расскажите, как это случилось.
— Никто толком не знает. Ее, кажется, солдаты побили. Весь вечер вчера у нее сидел Гампель, уговаривал ее, чтоб она ничего с собой не сделала.
— Гампель? Уговаривал? — задумавшись, сказал Ослабов.
Смута чувств овладела им. Убийца Петрова, Гампель и тут сыграл какую-то роль. Надо уничтожить эту гадину. Но как? Нельзя же просто подойти к нему и убить его. И кто вывесил это ужасное объявление? Революция, свобода, сияющие солдатские лица — и это объявление? Все это путалось у Ослабова, он начинал ненавидеть себя за начало своей речи.
Он сорвался с места, выбежал из лазарета, бросился на берег — одно и то же везде: толпа и толпа, крики и речи, это неугасающее возбуждение, которое заставляет людей искать друг друга, говорить и волноваться, спорить и мечтать, гореть и что-то делать, и только в нем, в Ослабове, судорожная жажда тишины, покоя, забвения.
Вдруг он увидел Зою в толпе солдат. Она держала за рукав маленького санитара из лазарета, который — Ослабов это помнил — заразился, ухаживая за сыпнотифозными, и только недавно выздоровел.
— За что ты ее ударил? Говори! — кричала на него Зоя. — Она ухаживала за больными, скольких выходила, а ты ее ударил. За что, за что, отвечай же!
Санитар совершенно растерялся под ее криками. Солдаты кругом стояли хмурые, немного насмешливые.
— Говори же! — кричала Зоя.
— Да мне помощник уполномоченного сказал, что она потаскушка! — вдруг выпалил скороговоркой санитар.
— Вранье! — кричала Зоя. — Не мог он этого говорить!
— А я тебе говорю, что сказал, — настаивал санитар.
— Погоди! — вмешался Ослабов.
Он уже догадался, о ком идет речь.
— Какой помощник тебе говорил?
— Да этот, как его, фамилия мудреная.
— Гампель?
— Ну да, он.
— Я так и знал, — сказал Ослабов, бледнея. — Оставьте его. Все равно ничему не помочь.
— Он с нами и объявление это писал! — крикнул санитар.
— Гампель! Все Гампель! — не унималась Зоя. — А у тебя голова своя есть? Человек из-за тебя, дурной, погиб!
И, не выдержав, она заплакала.
Ослабов вывел ее из толпы. Его всего дергало от ненависти к Гампелю и от неумения расправиться с ним, и в то же время что-то в нем дрожало от радости, что все это сделал Гампель, а не сами солдаты, те солдаты, которым он говорил сегодня.
Крики, свист и хохот на пристани привлекли его внимание.
Баржи, на которых он привез раненых, как причалили, так и стояли у берега. На пристани, у самой воды, на каких-то тюках сидела женщина, укутанная платком, низко опущенным на глаза. Вокруг нее то с угрозами, то со смехом толпились солдаты и казаки.