Избранные произведения

Григорьев Аполлон Александрович

17

И с этим словом на устах Замолк он: больше не слыхал Ни звука я; в моих руках Я руку хладную держал И думал, что забылся он. И точно, будто в тихий сон Он погрузился… Ничего В чертах измученных его Не изменилось; так же зла Улыбка вечная была, И так же горд и грустен взгляд. Мне было тяжко… Никогда Лучу дневному не был рад Я так от сердца, как тогда; Вставало солнце, и в окно Блеснуло, юное всегда, Всегда прекрасное равно, И озарило бедный прах, Мечтавший так же, как оно, Лучами

вечными сиять, И на измученных чертах Ещё не стертую печать, Недавней мысли грустный след, Всему насмешливый привет.

(Февраль 1846)

Встреча

Рассказ в стихах

Посвящается А.Фету

1

Опять Москва, — опять былая Мелькает жизнь передо мной, Однообразная, пустая, Но даже в пустоте самой Хандры глубоко безотрадной В себе таящая залог — Хандры, которой русский бог Души, до жизни слишком жадной, Порывы дерзкие сковал, — Зачем? Он лучше, верно, знал, Предвидя гордую замашку Жить чересчур уж нараспашку, Перехвативши налету И пережив почти за даром, Что братья старшие в поту Чела, с терпением и жаром, Века трудились добывать, …… … … …

2

Одни верхушки, как известно, Достались нам от стран чужих. И что же делать? Стало тесно Нам в гранях, ими отлитых. Мы переходим эти грани, Но не уставши, как они: От их борьбы, от их страданий Мы взяли следствие одни. И русский ум понять не может, Что их и мучит, и тревожит, Чего им рушить слишком жаль… Ему, стоящему на гранях, С желаньем жизни, с мощью в дланях, Ясней неведомая даль, И видит он орлиным оком В своём грядущем недалеком Мету совсем иной борьбы — Иракла новые столбы.

3

Теперь же — зритель равнодушный Паденья старых пирамид — С зевотой праздною и скучной На мир с просонья он глядит, Как сидень Муромец, от скуки Лежит да ждёт, сложивши руки… Зачем лежит? чего он ждёт? То знает бог… Он воззовёт К работе спящий дух народа, Когда урочный час придёт! Недаром царственного рода Скалы недвижней в нём оплот… Недаром бдят неспящим оком Над ним преемники Петра! — Придёт та славная пора, Когда в их подвиге высоком Заветы господа поймёт Избранный господом народ!

4

И пусть покамест он зевает, В затылке роется подчас, Хандрит, лениво протирает Спросонья пару мутных глаз. Так много сил под ленью праздной Затаено, как клад, лежит, И в той хандре однообразной Залог грядущего сокрыт, И в песни грустно-полусонной, Ленивой, вялой, монотонной Порыв размашисто-живой Сверкает молнией порой. То жажда лесу, вольной воли, Размеров новых бытия — Та песнь, о родина моя, Предчувствие великой доли!.. Проснёшься ты, — твой час пробьёт, Избранный господом народ!

5

С тебя спадут оковы лени, Сонливость праздной пустоты; Вождём племён и поколений К высокой цели встанешь ты. И просияет светом око, Зане,

кто зрак раба принял, Тебя над царствами высоко, О Русь, поставить предызбрал. И воспарит орёл державный, …… … … …

6

Но в срок великого призванья, Всё так же степь свою любя, Ты помянешь, народ избранья, Хандру, вскормившую тебя, Как нянька старая, бывало… Ты скажешь: «Добрая хандра За мною по пятам бежала, Гнала, бывало со двора В цыганский табор, в степь родную Иль в европейский Вавилон, Размыкать грусть-кручину злую, Рассеять неотвязный сон». Тогда тебе хандры старинной, Быть может, будет даже жаль — Так степняка берёт печаль По стороне своей пустынной; Так первый я — люблю хандру И, вероятно, с ней умру.

7

Люблю хандру, люблю Москву я, Хотел бы снова целый день Лежать с сигарою, тоскуя, Браня родную нашу лень; Или, без дела и без цели, Пуститься рыскать по домам, Где все мне страшно надоели, Где надоел я страшно сам И где, приличную осанку Принявши, с повестью в устах О политических делах, Всегда прочтённых на изнанку, Меня встречали… или вкось И вкривь — о вечном Nichts и Alles Решали споры. Так велось В Москве, бывало, — но остались В ней, вероятно, скука та ж, Вопросы те же, та же блажь.

8

Опять проходят предо мною Теней китайских длинный ряд, И снова брошен я хандрою На театральный маскарад. Театр кончается: лакеи, Толчками все разбужены, Ленивы, вялы и сонны, Ругая барские затеи, Тихонько в двери лож глядят И карт засаленных колоды В ливреи прячут… Переходы И лестницы уже кипят Толпой, бегущею заране Ко входу выбираться, — она Уж насладилася сполна И только щупает в кармане, Еще ль футляр покамест цел Или сосед его поддел?

9

А между тем на сцене шумно Роберта-Дьявола гремит Трио последнее: кипит Страданием, тоской безумной, Борьбою страшной… Вот и (он), Проклятьем неба поражен И величав, как образ медный, Стоит недвижимый и бледный, И, словно вопль, несется звук: Gieb mir mein Kind, mein Kind zuruck! И я… как прежде, я внимаю С невольной дрожью звукам тем И, снова полон, болен, нем, Рукою трепетной сжимаю Другую руку… И готов Опять лететь в твои объятья — Ты, с кем мы долго были братья, Певец хандры, певец снегов!..

10

О, где бы ни был ты и что бы С тобою ни было, но нам, Я твердо верю, пополам Пришлось на часть душевной злобы, Разубеждения в себе, Вражды ко псам святого храма, И, знаю, веришь ты борьбе И добродетели Бертрама, Как в годы прежние… И пусть Нас разделили эти годы, Но в час, когда больная грусть Про светлые мечты свободы Напомнит нам, я знаю, вновь Тогда явится перед нами Былая, общая любовь С ее прозрачными чертами, С сияньем девственным чела, Чиста, как луч, как луч, светла!