Избранные произведения

Григорьев Аполлон Александрович

(1857)

Вверх по Волге

1

Без сожаления к тебе, Без сожаления к себе Я разорвал союз несчастный… Но, боже, если бы могла Понять ты только, чем была Ты для моей природы страстной!.. Увы! мне стыдно, может быть, Что мог я так тебя любить!.. Ведь ты меня не понимала! И не хотела понимать, Быть может, не могла понять, Хоть так умно под час молчала. Жизнь не была тебе борьба… Уездной барышни судьба Тебя опутала с рожденья… Тщеславно-пошлые мечты Забыть была не в силах ты В самих порывах увлеченья… Не прихоть, не любовь, не страсть Заставили впервые пасть Тебя, несчастное созданье… То злость была на жребий свой, Да мишурой и суетой Безумное очарованье. Я не виню тебя… Еще б Я чей-то медный лоб Винил, что ловко он и смело Пустить и блеск, и деньги мог, И даже опиума сок В такое «миленькое» дело… Старо все это на земли… Но помнишь ты, как привели Тебя ко мне?.. Такой тоскою Была полна ты, и к тебе, Несчастной, купленной рабе, Столь тяготившейся судьбою, Больную жалость сразу я Почуял — и душа твоя Ту жалость сразу оценила; И страстью первой за нее, За жалость ту, дитя мое, Меня ты крепко полюбила. Постой… рыданья давят грудь, Дай мне очнутся и вздохнуть, Чтоб предать любви той повесть О! пусть не я тебя сгубил, — Но, если б я кого убил, Меня бы так не грызла совесть. Один я в городе чужом Сижу теперь пред окном, Смотрю на небо: нет ответа! Владыко боже! дай ответ! Скажи мне: прав был я аль нет? Покоя дай мне, мира, света! Убийцу Каина едва ль Могла столь адская печаль Терзать. Душа болит и ноет… Вина, вина! Оно одно, Лиэя древний дар — вино, Волненья сердца успокоит.

2

Я не был в городе твоем, Но, по твоим рассказам, в нем Я жил как будто годы, годы… Его черт три года искал, И раз зимою подъезжал, Да

струсил снежной непогоды, Два раза плюнул и бежал. Мне видится домишко бедный На косогоре; профиль бледный И тонкий матери твоей. О! как она тебя любила, Как баловала, как рядила, И как хотелось, бедной ей, Чтоб ты как барышня ходила. Отец суров был и угрюм, Да пил запоем. Дан был ум Ему большой, и желчи много В нем было. Горе испытав, На жизнь невольно осерчав, Едва ль он даже верил в бога (В тебя его вселился нрав). Смотрел он злобою печальной — Предвидя в будущности дальной Твоей и горе, и нужду, — Как мать девчонку баловала, И как в ней суетность питала, И как ребенку ж на беду В нем с детства куклу развивала. И был он прав, но слишком крут; В нем неудачи, тяжкий труд Да жизнь учительская сели Все соки лучшие. Умен, Учен, однако в знаньи он Ни проку не видал, ни цели… Он даже часто раздражен Бывал умом твоим пытливым, Уже тогда самолюбивым, Но знанья жаждавшим. Увы! Безумец! Он и не предвидел, Что он спасенья ненавидел Твоей горячей головы, — И в просвещеньи зло лишь видел. Работы мозг лишил он твой… Ведь если б, друг несчастный мой, Ты смолоду чему училась, Ты жизнь бы шире понимать Могла, умела б не скучать, С кухаркой пошло б не бранилась, На светских женщин бы не злилась. Ты поздно встретилась со мной. Хоть ты была чиста душой, Но ум твой полон был разврата. Тебе хотелось бы блистать, Да «по-французскому» болтать — Ты погибала без возврата, А я мечтал тебя спасать. Вновь тяжко мне. Воспоминанья Встают, и лютые терзанья Мне сушат мозг и давят грудь. О! нет лютейшего мученья, Как видеть, что, кому спасенья Желаешь, осужден тонуть, И нет надежды избавленья! Пойду-ка я в публичный сад: Им славится Самара-град… Вот Волга-мать предо мной Катит широкие струи, И думы ширятся мои, И над великою рекою Свежею, крепну я душою. Зачем я в сторону взглянул? Передо мною промелькнул Довольно милой «самарянки» Прозрачный облик… Боже мой! Он мне напомнил образ твой Каким-то профилем цыганки, Какой-то грустной красотой. И вновь изменчивые глазки, Вновь кошки гибкость, кошки ласки. Скользящей тени поступь вновь Передо мной… Творец! нет мочи! Безумной страсти нашей ночи Вновь ум мутят, волнуют кровь… Опять и ревность, и любовь! Другой… еще другой… Проклятья! Тебя сожмут в свои объятья… Ты, знаю, будешь холодна… Но им отдашься все же, все же! Продашь себя, отдашься… Боже! Скорей забвенья, вновь вина… И завтра, послезавтра тоже!

3

Писал недавно мне один Достопочтенный господин И моралист весьма суровый, Что «так и так, дескать, ты в грязь Упал: плотская эта связь, И в ней моральной нет основы». О старый друг, наставник мой И в деле мысли вождь прямой, Светильник истины великий, Ты страсти знал по одному Лишь слуху, а кто жил-тому Поздравленья ваши дики. Да! Было время… Я иной Любил любовью, образ той В моей «Venezia la bella» Похоронен; была чиста, Как небо, страсть, и песня та — Молитва: Ave Maria stella! Чтоб снова миг тот пережить Той чистой страсти, чтоб вкусить И счастья мук, и муки счастья, Без сожаленья б отдал я Остаток бедный бытия И все соблазны сладострастья. А отчего?.. Так развилось Во мне сомненье, что вопрос Приходит в ум: не оттого ли, Что не была моей она?.. Что в той любви лишь призрак сна Все были радости и боли? Как хорошо я тосковал, Как мой далекий идеал Меня тревожно-сладко мучил! Как раны я любил дразнить, Как я любил тогда любить, Как славно «псом тогда я скучил»! Далекий, светлый призрак мой, Плотскою мыслью ни одной В душе моей не оскорбленный! Нет, никогда тебя у ног Другой я позабыть не мог, В тебя всегда, везде влюбленный. Но то любовь, а это страсть! Плотская ль, нет ли — только власть Она взяла и над душою. Чиста она иль не чиста, Но без нее так жизнь пуста, Так сердце мчится тоскою. Вот Нижний под моим окном В великолепии немом В своих садах зеленых тонет; Ночь так светла и так тиха, Что есть для самого греха Успокоение… А стонет Всё так же сердце… Если б ты Одна, мой ангел чистоты, В больной душе моей царила… В нее сошла бы благодать, Ее теперь природа-мать Радушно бы благословила. Да не одна ты… вот беда! От угрызений и стыда Я скрежещу порой зубами… Ты всё передо мной светла, Но прожитая жизнь легла Глубокой бездной между нами. И Нижний — город предо мной Напрасно в красоте немой В своих садах зеленых тонет… Напрасно ты, ночная тишь, Душе забвение сулишь… Душа болит, и сердце стонет. Былого призраки встают, Воспоминания грызут Иль вновь огнем терзают жгучим. Сырых Полюстрова ночей, Лобзанья страстных и речей Воспоминаньями я мучим. Вина, вина! Хоть яд оно, Лиэя древний дар — вино!..

4

А что же делать? На борьбу Я вызвал вновь свою судьбу, За клад заветный убеждений Меня опять насильно влек В свой пеной брызжуший поток Мой неотвязный, злобный гений. Ты помнишь ли, как мы с тобой Въезжали в город тот степной? Я думал: вот приют покоя; Здесь буду жить да поживать, Пожалуй даже… прозябать, Не корча из себя героя. Лишь жить бы (честно)… Бог ты мой! Какой ребенок я смешной, Идеалист сорокалетний! — Жить честно там, где всяк живет, Неся усердно всякий гнет, Купаясь в луже хамских сплетней. В Аркадию собравшись раз (Гласит нам басенный рассказ), Волк старый взял с собою зубы… И я, в Аркадию хамов Взял, не бояся лая псов, Язык свой вольный, нрав свой грубый. По хамству скоро гвалт пошел, Что «дикий» человек пришел Не спать, а честно делать дело… Ну, я, хоть вовсе не герой, А человек весьма простой, В борьбу рванулся с ними смело. Большая смелость тут была Нужна… Коли б тут смерть ждала! А то ведь пошлые мученья, Рутины ковы мелочной, Интриги зависти смешной… В конце же всех концов (лишенья). Ну! ты могла ль бы перенесть Всё, что худого только есть На свете?.. всё, что хуже смерти — Нужду, скопленье мелких бед, Долги докучные? О, нет! Вы в этом, друг мой, мне поверьте… На жертвы ты способна… да! Тебя я знаю, друг! Когда Скакала ты зимой холодной В бурнусе легком, чтоб опять С безумцем старым жизнь связать, То был порыв — благородный! Иль за бесценок продала Когда ты всё, что добыла Моя башка работой трудной, — Чтоб только вместе быть со мной, То был опять порыв святой, Хотя безумно-безрассудный… Но пить по капле жизни яд, Но вынесть мелочностей ад Без жалоб, хныканья, упреков Ты, даже искренно любя, Была не в силах… От тебя Видал немало я уроков. Я обмануть тебя хотел Иною страстью… и успел! Ты легкомысленно-ревнива… Да сил-то где ж мне была взять, Чтоб к цели новой вновь скакать? Я — конь избитый, хоть ретивый! Ты мне мешала… Не бедна На свете голова одна, — Бедна, коль есть при ней другая… Один стоял я без оков И не пугался глупых псов, Ни визга дикого, ни лая. И мне случалось, не шутя Скажу тебе, мое дитя, Не раз питаться коркой хлеба, Порою кров себе искать И даже раз заночевать Под чистым, ясным кровом неба… Зато же я и устоял, Зато же идолом я стал Для молодого поколенья… И всё оно прощало мне: И трату сил, и что в вине Ищу нередко я забвенья. И в тесной конуре моей Высокие случались встречи, Свободные лилися речи Готовых честно жить людей.. О молодое поколенье! На Волге, матери святой, Тебе привет, благословенье На благородное служенье Шлет старый друг, наставник твой. Я устоял, я перемог, Я победил… Но, знает бог, Какой тяжелою ценою Победа куплена… Увы! Для убеждений головы Я сердцем жертвовал — тобою! Немая ночь, и всё кругом Почиет благодатным сном А мне не дремлется, не спится, Страшна мне ночи тишина: Я слышу шорох твой… Вина! И до бесчувствия напиться!

5

Зачем, несчастное дитя, Ты не слегка и не шутя, А искренне меня любила. Ведь я не требовал любви: Одно волнение в крови Во мне сначала говорило. С Полиной, помнишь, до тебя Я жил; любя иль не любя, Но по душе… Обоим было Нам хорошо. Я знать, ей-ей, И не хотел, кого дарила Дешевой ласкою своей Она — и с кем по дням кутила. Во-первых, всех не перечесть… Потом, не всё ль равно?… Но есть На свете дурни. И влюбился Один в Полину; был он глуп, Как говорят, по самый пуп, Он ревновал, страдал, бесился И, кажется, на ней женился. Я сам, как честный человек, Ей говорил, что целый век Кутить без устали нельзя же, Что нужен маленький расчет, Что скоро молодость пройдет, Что замужем свободней даже… И мы расстались. Нам была Разлука та не тяжела; Хотя по-своему любила Она меня, и верю я… Ведь любит борова свинья, Ведь жизнь во всё любовь вложила. А я же был тогда влюблен… Ах! это был премилый сон: Я был влюблен слегка, немножко… Болезненно-прозрачный цвет Лица, в глазах фосфора свет, Воздушный стан, испанки ножка, Движений гибкость… Словом: кошка Вполне, как ты же, может быть… Мне было сладко так любить Без цели, чувством баловаться, С больной по вечерам сидеть, То проповедовать, то петь, То увлекать, то увлекаться… Но я боялся заиграться… Всецело жил в душе моей Воздушный призрак лучших дней: Молился я моей святыне И вклад свой бережно хранил И чувствовал,

что свет светил Мне издали в моей пустыне… Увы! тот свет померкнул ныне. Плут Алексей Арсентьев, мой Личарда верный, нумерной Хозяин, как-то «предоставил» Тебя мне. Как он скоро мог Обделать дело — знает (бог) Да он. Купцом московским славил Меня он, сказывала ты… А впрочем — бог ему прости! И впрямь, как купчик, в эту пору Я жил… Я деньгами сорил, Как миллионщик, и — кутил Без устали и без зазору… Я «безобразие» любил С младых ногтей. Покаюсь в этом, Пожалуй, перед целым светом… Какой-то странник вечный я… Меня оседлость не прельщает, Меня минута увлекает… Ну, хоть минута, да моя! А там… а та суди, владыко! Я знаю сам, что это дико, Что это к ужасам ведет… Но переспорить ли природу? Я в жизни верю лишь в свободу, Неведом вовсе мне расчет… Я вечно, не спросяся броду, Как омежной кидался в воду, Но честно я тебе сказал И кто, и что я… Я желал, Чтоб ты не увлекалась очень Ни положением моим, Ни особливо мной самим… Я знал, что в жизни я не прочен… Зачем же делать вред другим? Но ты во фразы и восторги Безумно диких наших оргий, Ты верила… Ты увлеклась И мной, и юными друзьями, И прочной становилась связь Между тобой и всеми нами. Меня притом же дернул черт Быть очень деликатным. Горд Я по натуре; не могу я, Хоть это грустно, может быть, По следствиям, — переварить По принужденью поцелуя. И сам увлечься, и увлечь Всегда, как юноша, хочу я… А мало ль, право, в жизни встреч, В которых лучше, может статься, Не увлекать, не увлекаться… В них семя мук, безумства, зла, Быть может, в будущем таиться: За них расплата тяжела, От них морщины вдоль чела Ложатся, волос серебрится… Но продолжаю… Уж не раз Видал я, что, в какой бы час Ни воротился я, — горела Всё свечка в комнатке твоей. Горда ты, но однажды с ней Ты выглянуть не утерпела Из полузамкнутых дверей. Я помню: раз друзья кутили И буйны головы сложили Повалкой в комнате моей… Едва всем места доставало, А всё меня раздумье брало, Не спать ли ночь, идти ли к ней? Я подошел почти смущенный К дверям. С лукаво-затаенной, Но видной радостью меня Ты встретила. Задул свечу я… Слились мы в долгом поцелуе, Не нужно было нам огня. А как-то раз я воротился Мертвецки — и тотчас свалился, Иль сложен был на свой диван Алешкой верным. Просыпаюсь… Что это? сплю иль ошибаюсь? Что это? правда иль обман? Сама пришла — и, головою Склонившись, опершись рукою На кресла… дремлет или спит… И так грустна, и так прекрасна… В тот миг мне стало слишком ясно, Что полюбила и молчит. Я разбудил тебя лобзаньем, И с нервно-страстным содроганьем Тогда прижалась ты ко мне. Не помню, что мы говорили, Но мы любили, мы любили Друг друга оба — и вполне!.. О старый, мудрый мой учитель, О ты, мой книжный разделитель Между моральным и плотским!.. Ведь ты не знал таких мгновений? Так как же — будь ты хоть и гений — Даешь названье смело им? Ведь это не вопрос норманской, Не древность азбуки славянской, Не княжеских усобиц ряд… В живой крови скальпель потонет, Живая жизнь под ним застонет, А хартии твои молчат, Неловко ль, ловко ль кто их тронет. А тут вот видишь: голова Горит, безумные слова Готовы с уст опять срываться… Ну, вот себя я перемог, Я с ней расстался — но у ног Теперь готов ее валяться… Какой в анализе тут прок? Эх! Душно мне… Пойду опять я На Волгу… Там «бурлаки-братья Под лямкой песню запоют»… Но тихо… песен их не слышно, Лишь величаво, вольно, пышно Струи багряные текут. Что в них, в струях, скажи мне, дышит? Что лоно моря так колышет? Я море видел: убежден, Что есть у синего у моря Волненья страсти, счастья, горя, Хвалебный гимн, глубокий стон… Привыкли плоть делить мы духом… Но тот, кто слышит чутким ухом Природы пульс, будь жизнью чист И не порочен он пред богом, А всё же, взявши в смысле строгом, И он частенько пантеист, И пантеист весьма во многом.

6

А впрочем, виноват я сам… Зачем я волю дал мечтам И чувству разнуздал свободу? Ну, что бы можно, то и брал… А я бесился, ревновал И страсти сам прибавил ходу. Ты помнишь ночь… безумный крик И драку пьяную… (Я дик Порою.) Друг с подбитым глазом Из битвы вышел, но со мной Покойник — истинный герой — Успел он сладить как-то разом: Он был силен, хоть ростом мал — Легко три пуда поднимал. Очнулся я… Она лежала Больная, бледная… страдала От мук душевных… Оскорбил Ее я страшно, но понятно Ей было то, что я любил… Ей стало больно и приятно… Ведь без любви же ревновать, Хоть и напрасно, — что за стать? О, как безумствовали оба Мы в эту ночь… Сменилась злоба В душе — меня так создал бог — Безумством страсти без сознанья, И жгли тебя мои лобзанья Всю, всю от головы до ног… С тобой — хоть умирать мы будем — Мы ночи той не позабудем. Ведь ты со мной, с одним со мной, Мой друг несчастный и больной, Восторги страсти узнавала, — Ведь вся ты отдавалась мне, И в лихорадочном огне Порой, как кошка, ты визжала. Да! вся ты, вся мне отдалась, И жизнь, как лава понеслась Для нас с той ночи! Доверяясь Вполне, любя, шаля, шутя, Впервые, бедное дитя, Свободной страсти отдаваясь, Резвясь, как кошка, и ласкаясь, Как кошка… чудо как была Ты благодарна и мила! Прочь, прочь ты, коршун Прометея, Прочь, злая память… Не жалея, Сосешь ты сердце, рвешь ты грудь… И каторжник, и тот ведь знает Успокоенье… Затихает В нем ад, и может он заснуть. А я Манфреда мукой адской, Своею памятью дурацкой Наказан… Иль совсем до дна, До самой горечи остатка Жизнь выпил я?.. Но лихорадка Меня трясет… Вина, вина! Эх! Жить порою больно, гадко!

7

У гроба Минина стоял В подземном склепе я… Мерцал Лишь тусклый свет лампад. Но было Во тьме и тишине немой Не страшно мне. В душе больной Заря рассветная всходила. Презренье к мукам мелочным Я вдруг почувствовал своим — И тем презреньем очищался, Я крепнул духом, сердцем рос… Молитве, благодати, слез Я весь восторженно отдался. Хотелось снова у судьбы Просить и жизни, и борьбы, И помыслов, и дел высоких… Хотелось, хоть на склоне дней, Из узких выбравшись стезей, Идти путем стезей широких. А ты… Казалось мне в тот миг, Что тайну мук твоих постиг Я глубоко, что о душе я Твоей лишь, в праздной пустоте Погрязшей, в жалкой суете Скорблю, как друг, как брат жалею… Скорблю, жалею, плачу… Да — О том скорблю, что никогда Тебе из праха не подняться, О том жалею, что, любя, Я часто презирал себя, Что должно было нам расстаться. Да, что тебе ни суждено — Нам не сойтись… Так решено Душою. Пусть воспоминаний Змея мне сердце иссосет, — К борьбе и жизни рвусь вперед Я смело, не боясь страданий! Страданья ниже те меня… Я чувствую, еще огня Есть у души в запасе много… Пускай я сам его гасил, Еще я жив, коль сохранил Я жажду жизни, жажду бога!

8

Дождь ливмя льет… Так холодна Ночь на реке и так темна, Дрожь до костей меня пробрала. Но я… я рад… Как Лир, готов Звать на себя и я ветров, И бури злобу — лишь бы спала Змея-тоска и не сосала. Меня знобит, а пароход Всё словно медленней идет, И в плащ я кутаюсь напрасно. Но пусть я дрогну, пусть промок Насквозь я — позабыть не мог О ней, о ней, моей несчастной. Надолго ль? Ветер позатих… Опять я жертва дум своих. О, неотвязное мученье! Коробит горе душу вновь, И горе это — не любовь, А хуже, хуже: сожаленье! И снова в памяти моей Из многих горестных ночей Одна, ужасная, предстала… Одна некрасовская ночь, Без дров, без хлеба… Ну, точь-в-точь, Как та, какую создавала Поэта скорбная душа, Тоской и злобою дыша… Ребенка в бедной колыбели Больные стоны моего И бедной матери его Глухие вопли на постели. Всю ночь, убитый и немой, Я просидел… Когда ж с зарей Ушел я… Что-то забелело, Как нитки, в бороде моей: Два волоса внезапно в ней В ту ночь клятую поседело. Дня за два, за три заезжал Друг старый… Словом донимал Меня он спьяну очень строгим; О долге жизни говорил, Да связь беспутную бранил, Коря меня житьем убогим, Позором общим — словом, многим… Он помощи не предлагал… А я — ни слова не сказал. Меня те речи уязвили. Через неделю до чертей С ним, с старым другом лучших дней, Мы на Крестовском два дня пили — Нас в часть за буйство посадили. Помочь — дешевле, может быть, Ему бы стало… Но спросить Он позабыл или, имeя В виду высокую мораль, И не хотел… «Хоть, мол, и жаль, А уж дойму его, злодея!» Ну вот, премудрые друзья, Что ж? вы довольны? счастлив я? Не дай вам бог таких терзаний! Вот я благоразумен стал, Союз несчастный разорвал И ваших жду рукоплесканий. Эх! мне не жаль моей семьи… Меня все ближние мои Так равнодушно продавали… Но вас, мне вас глубоко жаль! В душе безвыходна печаль По нашей дружбе… Крепче стали Она казалась — вы сломали. А всё б хотелось, чтоб из вас Хоть кто-нибудь в предсмертный час Мою хладеющую руку Пришел по-старому пожать И слово мира мне сказать На эту долгую разлуку, Чтоб тихо старый друг угас… Придет ли кто-нибудь из вас? Но нет! вы лучше остудите Порывы сердца; помяните Меня одним… Коль вам ее Придется встретить падшей, бедной, Худой, больной, разбитой, бледной, Во имя грешное мое Подайте ей хоть грош вы медный. Монета мелкая, но все ж Ведь это ценность, это — грош. Однако знобко… Сердца боли Как будто стихли… Водки, что ли? …… … … … …… … … …

(1862)

Переводы с немецкого

Гимны

Эмлер. К мудрости

Голос

Мудрость, Вечного рожденье, Руку матери простри И дорогу возвращенья Нам, подруга, озари — В звездный край, к святой отчизне, Где единый твой исток, Где из вечной льется жизни Человечества поток.

Хор

Мудрость вечная, о братья, Нас сплела рука с рукой: Наши песни и объятья Будут ей святой хвалой.

Голос

Кто к святому полон жаром И неправым раздражен, Тот зовет себя недаром Человеком: брат нам он. Цепи вечного творенья, Он и мы — одно звено, И за гробом возрожденье С нами ждет его равно.

Хор