Избранные произведения
Шрифт:
Вышла Султанат и сообщила людям, что Мухтадир умер. У каждого свой полдень и своя полночь.
Все сделал Кайтмас, чтобы достойно, как подобает сыну, отдать последние почести отцу. Щедро тратил он деньги на похороны, на поминки, на резной каменный памятник, который не хуже тех многих, что безмолвным укором стоят на старом кладбище Чиркея. Может быть, сын хотел искупить свою вину перед отцом, может, хотел показать перед людьми свои сыновние чувства, разве он не любил, не уважал отца, разве кто упрекнет его в том, что преждевременная смерть отца вызвана его сыновней бессердечностью и жестокостью. К чему теперь все это, эти упреки и недомолвки… Понятно всем, что старики умирают весной — так говорят горцы. Разве кто посмеет сказать ему, Кайтмасу,
«Проклятье! Не хватало еще застрять здесь, посреди дороги, с грузом», — обрывая воспоминания, подумал Кайтмас, мотор закашлял, как чахоточный, и умолк. Кайтмас отпустил руль, откинулся устало на спинку сиденья и через плечо посмотрел в заднее оконце. Соль таяла от воды, неудержимо проникавшей через дырявый; брезент.
Он проклинал дождь, а кто-то радовался этому дождю: как кстати, как хорошо для урожая. Странно все устроено в мире: то, что одного радует, другого огорчает, то, что один любит, другой ненавидит. Разве бывает всем одинаково? Одинаково светит только солнце. Не везет последнее время Кайтмасу, удачи покинули его. Неужели его преследует проклятье отца? Поверить в это — значит быть суеверным. Нет, это не суеверие, это в нем говорит совесть.
Гулкий полдень стоит в горах, оглашая их неведомыми дотоле звуками. Смирись, старое, перед силой рабочим рук. И многое смирилось. Смирилось перед величием творца и фантастической поступью нового, перед мощью машин, перед автоматами, приводимыми в движение тонкими, нежными пальчиками девушки в коротком платьице и в легкой косынке. Вот стоит она у пульта управления, в белом халате, как врач хирургического отделения… Вглядитесь в нее. Узнаете? Да-да, это наша знакомая Света, «девушка в брюках», похитившая некогда джигита Кайтмаса из горного аула… Умыкнет джигит горянку — не оберешься потом неприятностей, а вот, оказывается, если девушка похитит джигита — ничего, будто так и положено. Не зря говорят, теперь сила женщины в слабости мужчины.
Новое не только поражает и восхищает, оно облагораживает и вместе с тем в некоторых людях обнаруживает их слабости. Еще бы, стройка большая, Всесоюзная стройка, тысячи рабочих. Новое не только радостное, но и трудное, опьяняющее и противоречивое. Не все бывает так гладко и безупречно, как иногда об этом пишется в бойких репортажах. Тут нетрудно и растеряться с непривычки. Некоторым кажется, что подобное новое обезличивает человека, делает его ничтожно маленьким перед громадами творений, в которых, быть может, немалый и его труд. И нужна сила воли, чтобы сохранить среди людей себя, свое лицо, не поддаться минутной растерянности, не расслабиться и не пуститься под откос… Не будь, человек, слабым! Не будь одиноким среди людей, шагай вместе со всеми в этом могучем потоке.
Чей это портрет на железном щите? Это лучший строитель Хасрет Шарвели. Вот какое у него чистое, ясное лицо, доброе и приветливое. И так идут ему черные тонкие усы. Каждая мать пожелает родить такого сына, а отец непременно будет гордиться им. Хасрет счастливчик, баловень судьбы. «Везет же ему!» — не раз с завистью в душе думал о нем Кайтмас. А сколько у него друзей, так и липнут к нему: он очень щедрый, он не копит деньги, как другие, да и жена его, Султанат, считает самым низким качеством в человеке скупость, скряжничество. Но вот со временем Султанат стала замечать, что не впрок Хасрету его щедрость, друзья
— Не твоего ума дело, я с ним хлеб-соль делил Он настоящий горец! — отвечал ей Хасрет.
— В чем же он настоящий, этот Макру, инженер с сомнительным дипломом?
Султанат знала, что в свое время Макру забрали на базаре Буйнакска за неблаговидные дела, из комсомола исключили. Но кто теперь об этом помнит?
Был такой случай, когда Хасрет обратился к нему с просьбой:
— Макру, будь добр, помоги мне.
— Что случилось?
— Понимаешь, беда, надо срочно помочь матери отремонтировать саклю — сообщила, что ветер крышу сорвал, весь шифер побил. У нас есть на складе кровельное железо, разреши мне взять немного за наличный расчет. Или пусть потом из зарплаты вычтут…
— Ну что ты, брат мой, о чем разговор, возьми, если такое несчастье, все оформим.
— Вот спасибо.
— Не стоит, мы же друзья. Если даже в этом мы не можем помочь друг другу, так для чего тогда жить?
Макру любил высокие слова, и никто не мог предугадать в такие минуты, что у него на уме. На лице же светится приветливая улыбка, и весь он — само доверие. И Хасрет, думая о нем, какой все-таки он отзывчивый, хороший, получил и отправил железо в аул. Но не ведал он, что Макру в тот же вечер через друзей сообщил куда следует, чтобы пришли и проверили строительный склад. А сам, довольный, потирал руки. Незадачливый проситель таким образом попался в ловушку, от него потребовали объяснения. И тут-то пришел «на помощь» Макру, «выручил» товарища из неприятной истории. Потом, как водится, последовала «благодарная» выпивка. О, ловкий Макру прошел хорошую школу. Это был человек, который любил занимать видное место в жизни, несмотря на свою мелочность.
…Хасрет и сегодня вернулся домой навеселе. Раньше он изредка позволял себе такое, но за последнее время это стало случаться довольно часто. На робкое замечание жены он ответил, небрежно обнимая ее: «Ну что ты, право, какой же это мужчина, если он не пьет!» А пил он последнее время с Макру и его собутыльниками. За столом Макру любил заставлять под любым предлогом пить других. Если маленькую рюмку не опорожнишь, даст тебе штрафной фужер, подзадоривая перед друзьями: «Он потому и не пьет, что рюмка мала, вы что, гиганта Хасрета не знаете?» Вдохновленный лестью, Хасрет, не моргнув, опрокидывал фужер под возгласы застолья: «Вот это да, вот это мужчина!»
— Я боюсь за тебя! — сказала однажды Султанат.
— А ты не бойся. — Хасрет протянул к ней руку.
— А меня ты не боишься потерять? — тихо, с оттенком грусти и даже отчаяния в голосе проговорила Султанат.
— Тебя? — И вдруг сознание Хасрета, как искра, пронзила тревожная мысль: никогда так не говорила с ним жена. Он насторожился: — О чем это ты? В чем дело? — Хасрет приподнялся и, наклонившись к Султанат, заглянул ей прямо в глаза, словно силясь прочесть в них какую-то тайну, сказал: — Раньше ты так не говорила. — Потом взял жену за плечи, словно и не было минуту назад нежности и ласковых слов, и стал трясти ее. — Скажи мне, что это значит? Откуда эти мысли? — Тревога, вдруг запавшая ему в душу, стала прорастать колючими шипами.
— А что я такого сказала? — испугалась Султанат, она знала крутой нрав мужа, хорошо понимала, что и хмель туманил ему голову.
— Может быть, у тебя на примете есть кто-нибудь другой?.. Я не слепой, вижу, какими жадными глазами сверлят тебя некоторые!
— Перестань! — пыталась она остановить его.
— Я, думаешь, не понимаю, виляешь бедрами, как лиса в долине…
— С ума сошел! Подумай, что говоришь! Ты пьян!
— Я трезв, как никогда, ты отрезвила меня!
— Оставь меня, что ты трясешь! Мне больно, с синяками стыдно будет завтра на люди показаться.