Избранные произведения
Шрифт:
— Пожалуйста, Ашурали, твоя трубка. Зачем такая беда сейчас, а?
— Да у тебя, Амирхан, руки трясутся. Тебе-то чего терять?
— Дрожит ведь, — сказал Амирхан, поминутно оглядываясь.
— Чувствую. — Ашурали прикурил и, затянувшись сладким дымом, добавил задумчиво: — Землю под собой всегда надо чувствовать. Забыли о ней люди, зла стало много, вот она и напоминает о себе.
— Смотрите, смотрите, минарет качается…
— Вай, чья это сакля, сейчас завалится. — К собравшимся подошел Дингир-Дангарчу.
— Моя сакля,
— Ты удивляешь меня, Ашурали.
— Чем, Дингир-Дангарчу?
— Спокойствием. Неужели ты не думаешь, что с нами будет?
— Почему не думаю? Думаю, что после таких испытаний люди подобреют, станут лучше… Да успокойтесь вы, ну потрясет и утихнет.
— Не успокаивается ведь земля, гудит, дрожит.
— Это вы дрожите, а не земля…
В это время яростный свет фар прорезал участок улицы, и к кладбищу со стороны ореховой рощи подъехала грузовая машина. Из кабины выскочила Султанат, из кузова спрыгнули люди. Прибыла аварийная группа парторга Мустафы, да вот и он сам помогает разгружать машину. С машины снимают тяжелые тюки, узлы. Султанат подошла к собравшимся и, едва переведя дух, заговорила:
— Дорогие мои, милые мои, пожалуйста, вон там, на той стороне, где ореховые деревья, есть ровная поляна, мы привезли палатки и матрацы. Палатки, правда, старые, но ничего…
— В такое-то время и старые палатки нелегко найти, — заметил Ашурали.
— Очень трудно, всем надо, а их не хватает… Тут не на всех. Уважаемые Ашурали и Дингир-Дангарчу, на вас у меня большая надежда, уж вы, пожалуйста, распорядитесь.
— Да ты не беспокойся… они тут сами, — подбадривая аульчан, сказал Мустафа. — Я тоже останусь здесь.
— Вот спасибо. А мне в больницу еще надо успеть, там у них беда…
— И долго такое будет продолжаться, сельсовет?
— Откуда знать. Дожди могут быть, пожалуйста, разбейте палатки, разожгите костры, не жалейте ничего, детей берегите, милые. — Султанат была крайне взволнована, она уже кое-что знала о причиненных бедах первыми сильными толчками. — Хасрета не видели? — тихо, как бы между прочим, но с заметной тревогой в голосе спросила она.
— Нет, не примечал. Да ты не беспокойся, он, наверное, со строителями, — ответил Мустафа, чтобы успокоить ее. Но женское чутье Султанат подсказало что-то неладное, и щеки у нее в эту минуту вспыхнули огнем.
— Если вернется, задержите его здесь…
— Все сделаем! — сочувственно улыбнулся Ашурали, видя, как нелегко сейчас этой женщине.
Когда разгрузили машину, Султанат уехала, но сквозь ночную темень она ехала вовсе не в больницу, как сказала людям, а в поселок Новый Чиркей, полностыо разрушенный землетрясением: почти ровное место — ни одного целого здания. Вестью она не хотела будоражить и без того смятенные души горцев.
Как только
Дождь вскоре прошел. Но люди оставались в палатках, многие, прислонившись друг к другу, заснули. Не спали только старики да молодые мужчины. Они выбрались наружу и увидели удручающую картину: ливень завершил то, что не успело сделать землетрясение.
— Смотрите, вон тоже чья-то сакля осела, — замечает Дингир-Дангарчу. Зоркие еще, должно быть, у него глаза, если он под светом редких звезд так хорошо видит. Дингир-Дангарчу тогда еще был жив, о смерти, как говорится, не думал. Амирхан такой зоркостью, к сожалению, не обладал, он уже лет девять носил очки, которыми очень дорожил, потому что за ними пришлось ездить в Одессу, к известному профессору.
— Валится, рушится все вокруг… Что это? Конец света? — вглядываясь сквозь очки, проговорил он.
— Гнев небесный, но за что?
— За грехи.
— За какие? У каждого свои грехи, — строго заявил Ашурали и вдруг, выйдя чуть вперед, оглянулся, пристально рассматривая всех в синем свете звезд, потом скинул бешмет, постелил его на лежащую рядом каменную плиту и, разувшись, стал на колени.
Все умолкли, не смея нарушить его молитву. Да, Ашурали часто любит говорить: «Вы как хотите, но я верю в своего бога, он у меня есть!» Его слова вспомнились и в эту минуту. Те, кто помоложе, чувствуя некоторое смущение, первыми нарушили неловкую тишину.
— Братцы, — попросил звонкий голос, — растолкуйте мне, как понимать грех.
— Как хочешь, так и толкуй.
— А вот если хорошенько помозговать…
— Лекцию на эту тему пусть прочитает секретарь сельсовета.
— Почему я? — удивился Абала Абдал-Урши.
— Потому что ты ближе к начальству, тебе виднее. — Кто-то подхватил его, маленького человечка, под мышки и посадил на старое надгробие.
— Что вы, с ума сошли?!
— Ничего, сегодня можно.
— Итак, грех.
— Грех… — вынужденно повторил Абала Абдал-Урши, не лишенный природного дара воображения. — Если вдуматься, то получается, что человек — плод греха? Так или нет? — осмелел вдруг Абала.
— Так! — подтвердили окружившие его, зная, что он в таких вопросах в самом деле слыл знатоком.
— Значит, — размышлял вслух Абала Абдал-Урши, — такая простая вещь, как опыление цветка, тоже грех, а? Так или нет?
— Так! — весело поддакивали ему ребята.
— Значит, и нерест грех?
— А искусственное осеменение вдвойне грех!