Избранные рассказы
Шрифт:
– Видишь, вон там посреди всякой рухляди бетонюка валяется? Не хочешь посмотреть?
– Ну и что там такого интересного может быть?
– Пошли-пошли, не пожалеешь.
И Дмитрий почти силком потащил Федора за собой.
– А с того, что сюда, на эту свалку, мы памятник большевистским палачам утащили. Сейчас сам увидишь. И на памятнике этом, между прочим, имя Столярова выбито. А если ты не знаешь, то именно он твоего отца да моего дядьку порешил, это он сгубил столько невинных душ, что от одной этой мысли страшно становится.
И он показал на бетонную стелу, которая сломанной
– Зато теперь именно тут, в помойной гнили, его имени самое место.
При этих словах он пнул памятник сапогом и бешено сплюнул. После чего расстегнул ширинку и начал мочиться на памятник, злобно ухмыляясь. Федор невольно отвернулся, но ничего не сказал.
– Вот так! Вот так, получай!
– слышалось глухое, полное злобы бормотание Дмитрия, который, словно бы вошел в раж, и никак не мог успокоиться. Но все же, его вспышка прошла и они вернулись к машине. До самого вокзала они молчали, ощутив внезапно появившуюся между ними пропасть. На привокзальной площади Дмитрий быстро попрощался, и, сославшись на неотложные дела, уехал. Федор почувствовал облегчение и вошел в зал ожидания. До поезда оставалось совсем немного, примерно два часа, и он решил скоротать это время в ресторане за рюмкой водки и почитать местную газетку, чтобы уж совсем скучно не было. Зайдя внутрь, он с удовольствием отметил, что народу почти не было, поскольку ему совсем не хотелось с кем-то разговаривать.
Почти сразу же к нему подошла официантка, немолодая женщина с вызывающе накрашенными губами. Сделав нехитрый выбор, он развернул газету и почти сразу в глаза бросился выделенный жирными буквами заголовок – «Памятники воюют между собой». Он начал лениво и рассеянно читать и вдруг его словно подбросило, поскольку в статье мелькнула фамилия Столярова. Федор резко встрепенулся и уже внимательно. Стараясь вникать в каждое слово, стал читать статью с самого начала. Автор статьи писал о том, что в селе Рождественском, бывшем колхозе «Красный путь», был поставлен памятник жертвам репрессий как раз на том самом месте, где раньше стоял памятник бойцам и командирам Красной армии. Особое внимание журналист обратил на имя Столярова, который, будучи заместителем начальника местного НКВД, на окраине села с пятью бойцами лично защищал отход беженцев и погиб в неравном бою, своею жизнью дав возможность спастись отходившим на восток женщинам и детям.
Федор отложил газету и перед его глазами отчетливо, словно на фотографическом снимке, возникла картина Дмитрия, мочившегося на памятник. Его руки затвердели, сжавшись в кулаки, и ему стало неизмеримо стыдно. Было стыдно перед самим собой, перед своим отцом, перед всеми теми, чьи имена были брошены на поругание среди грязи и мусора на околице.
***
…Суди, Господи, не по делам нашим, а по милосердию Твоему…
Допрос
– Садитесь, мадемуазель, будем же, наконец, французами в этой варварской стране.
– О, да, - насмешливо произнесла девушка, и непринужденно села на предложенный ей стул. Только одна
– Сегодня я в полной мере ощутила гостеприимство и знаменитую на весь мир французскую галантность моих соотечественников.
– Не буду скрывать, - продолжил майор, - словно бы не замечая ни кровоподтеков, ни иссиня-черных синяков на лице девушки, - положение у вас очень серьезное. Серьезнее некуда. Именно поэтому я и решил встретиться с вами лично. Надеюсь, вы понимаете веские причины, побудившие меня на это?
– Полагаю, что да. Равно как согласна с вами в том, что все очень серьезно, что мы с вами не в «Мулен-Руж» и не в одесском варьете.
– Я восхищен вашим умением шутить, мадемаузель, но время шуток кончилось. Когда заканчиваются игры…
– Это не игры, - резко перебила его девушка.
– Если вам так угодно, то вы можете играть в карты в своей казарме или швыряться франками в казино. А в этой стране, в этом городе, на весы истории брошены судьбы тысяч людей, играть которыми в угоду богачей мы не вправе.
– Боже, какой пафос! – усмехнулся майор.
– И все-таки, позволю себе с вами не согласиться. Для нас, я имею в виду французов, это именно игра, увлекательная, смертельно опасная, но все-таки игра. Люди – это просто пешки, которыми двигают фигуры посерьезнее, чем даже мы с вами. И что в этой игре значат судьбы каких-то русских варваров, если на карту поставлена честь Франции и ее процветание? Стоит ли их жалеть?
– Ваше право считать жизнь игрой, - бросила девушка и дерзко взглянула в глаза майора.
– Но в данном случае это право есть право только лишь грубой силы, а значит, для вас только сила является основанием всякого права. В моем положении я вынуждена выслушать вас. Хотя мне это и неприятно.
– Оставим вопросы философии в покое. – поморщился майор.
– И если позволите, давайте считать нашу сегодняшнюю встречу не допросом, а, скажем, беседой. Вы не против? Тем более, что я не буду пытаться что-то вызнать у вас. Как мне передали, вы утомили более молодых и энергичных следователей. Я противник жестокости, потому буду взывать к вашему разуму. Я надеюсь, вы понимаете, что ваша жизнь висит на волоске? И что только я один могу спасти вас от столь печального конца? Вина ваша доказана, вы нарушили все мыслимые законы, как русские, так и Франции. Вас ждет расстрел. Но есть выход. Он всегда есть.
– Какой?
– Поймите, вы же так молоды, вам еще нет и тридцати.
– Сорок два, майор. Мне уже сорок два.
– Разве? Ну что же, будем считать, что я ошибся в приятную для вас сторону. Девушка презрительно хмыкнула, но ничего не сказала в ответ, и слегка отвернувшись, стала смотреть в сторону от майора.
– Так вот, от имени французского командования, я хочу предложить вам необременительное соглашение, которое нисколько не повлияет на вашу дальнейшую жизнь. Вы сможете и дальше жить в Одессе, или же уехать с первым пароходом в нашу прекрасную Францию, где сможете вести добропорядочную жизнь во благо своей семьи. Ведь есть же у вас семья?