Избранные рассказы
Шрифт:
Два памятника
Политическим крысам, проституткам
и переписчикам истории посвящается…
***
Лето 1937 года выдалось на Украине жарким и довольно засушливым. Потому бригаде Петра Коваля приходилось сидеть за баранками своих автомобилей от зари до зари, чтобы доставлять воду для поливки посевов и готовки еды на полевых станах. Но, как и каждый труд, как бы ни огромен и тяжек он ни был, он тоже подошел к концу и результаты бесконечных усилий уже зримо и четко виднелись золотыми полновесными колосьями на бескрайних просторах полей колхоза «Красный путь». Страда была в
Но сегодня Петр решил все же съездить домой. Последний рейс до элеватора пролетел в одно мгновение и Петр уже видел себя дома, предвкушал, как его жена Оксана начнет хлопотать, собирая на стол, дети выбегут из своей комнаты и повиснут, как всегда, на его широких плечах. А он, степенно и несуетливо подойдет к своей милой Оксанке, и обнимет ее, слегка щекоча усами ее румяные щечки. Мысли о предстоящей встрече настолько его увлекли, что он чуть не проворонил своротку до села. Пришлось только сдать назад, метров на двадцать.
Когда до села оставалось километра полтора, фары машины высветили на дороге фигуру одиноко бредущего человека. Тот, обернувшись на свет фар, остановился и поднял руку. Поравнявшись с ним, Петр остановил машину и узнал в путнике Степана Бутко, одного из немногих единоличников, которые еще остались на селе. Несмотря на свои почти полные 60 лет, он все еще был полон сил и, к тому же, обладал острым крестьянским умом. В годы гражданской войны он пропал из села, вернувшись только в конце 1923 года. Ходили слухи, что он воевал в армии Деникина, а после его разгрома какое-то время состоял в банде атамана Чуба, но доказательств этому не нашлось, и потому все разговоры, о его якобы белогвардейском и бандитском прошлом, понемногу поутихли. Сам же Степан о том периоде жизни говорил неохотно, ссылаясь на то, что всю войну спасался от красных и белых, бегая по глухим хуторам. Все последующие годы он жил обособленно, ни с кем не сходясь, и никого не допуская к себе. В годы коллективизации он отказался вступать в колхоз, мотивируя тем, что от него колхозу никакого прибытка не будет. Позже, году в тридцать четвертом или пятом, его даже арестовывали, но уже через несколько дней выпустили. Что породило еще больше слухов в его отношении, мол, был завербован ГПУ и только потому был отпущен. Сам Степан этих слухов не подтверждал, но и не опровергал, выражаясь несколько двусмысленно по этому поводу, отчего у односельчан крепло мнение о его работе на соответствующие органы.
– Подбросишь, Петро? – спросил Степан, на что Петр молча открыл дверь и жестом показал на сиденье.
– Спасибо тебе, мил человек,- с еле уловимой иронией поблагодарил его Степан. Петр снова ничего не сказал, лишь недовольно поморщился.
– Да ладно тебе, Петро, не переживай, до села чуток всего, так что быстро тебя покину. – снова заговорил Степан, будто угадав настроение своего односельчанина. – Никто и не узнает и не увидит. Будь спокоен.
– А что мне с того, увидят или не увидят тебя в моей машине? Грех, что ли какой, тебя до дому подбросить?
– Грех не грех, а времена сам знаешь, какие настали. Не то сказал, не с тем дружбу водишь.
При этом и без того узенькие, змеиные глаза его еще больше прищурились и остро, вызывающе, словно орудия из бойниц, вцепились в лицо Петра.
– Ты вот что,- посуровел тот в ответ. – Такие разговорчики только контра и может вести. Так что помолчи-ка лучше.
Степан, как показалось Петру, хотел было что-то сказать в ответ, но передумал и только молча махнул рукой. Лишь перед самым селом он попросил остановить машину, и не попрощавшись вышел. Петр долго смотрел ему в след, сам не понимая, почему. И до самого дома его не покидало чувство какой-то растерянности и тревоги. Он мучительно искал причину своего беспокойства и никак не мог ее найти. Слова, брошенные Степаном, мутной грязью облепили его мысли, и самым поганым было то, что была в тех словах какая-то правда, мелкая, паскудная, но все-таки правда. Но сколько бы он не пытался ухватиться за нее, она тут же ускользала. В конце концов, он с досадой сплюнул на дорогу, переключил скорость и поехал домой.
Окна его хаты были широко открыты, и оттуда слышался приглушенный грудной голос Оксаны и гомон детских голосов. Петр улыбнулся и мысли, до этого момента тревожившие его, до времени испарились, словно роса на утреннем солнце. Войдя в хату, он увидел, что кроме Оксаны и его детей, за столом сидел Григорий Нечипоренко – заместитель председателя колхоза. При виде его Петр помрачнел, но виду постарался не подать. Григорий был своими односельчанами уважаем, и, в то же время, постоянно обсуждали его холостую жизнь, постоянно приписывая ему похождения по одиноким женщинам и вдовам. И хотя слухи эти каждый раз опровергались, тем не менее, они возникали вновь, разгораясь с новой силой. От таких мыслей Петру стало стыдно и неловко.
– Петро! – радостно вскрикнула Оксана и бросилась ему на шею.
– Ну ладно, ладно, - слегка смущаясь и тайно стыдясь своих мыслей в отношении Оксаны и Григория, произнес Петр и отстранил жену от себя, но при этом держа ее в своих руках.
– Здравствуй, Петро! – поднялся гость и протянул руку. И лукаво улыбнувшись, спросил:
– Случилось что, коль со стана приехал под полночь приехал?
– Все в порядке, просто вот жену повидать захотелось.
– Ну, это дело ясное и понятное. – засмеялся Григорий. – К такой жене и я бы с края света прибежал, хотя б на часок повидаться.
При этих словах Оксана прямо вспыхнула и засмеявшись, выгнала детей и сама вышла из горницы, оставив мужчин наедине. Петр налил себе полную тарелку борща и принялся за еду, с удовольствием ощущая вкус домашней, а не приготовленной в котле полевого стана пищи. Григорий в это время молча курил, задумчиво пуская клубы дыма в открытое окно. Закончив с борщом, Петр хлебнул крепкого чаю и повернулся:
– Скажи-ка мне, Гриша, чего это ты тут объявился? Может, случилось что, какая нужда приключилась? – при этом последние слова он произнес с явной усмешкой, словно пытаясь взять реванш за свои подозрения.
– А что могло случиться? Жить, как сам знаешь, стало лучше, стало веселее, так что причин для беспокойства совсем нету. – пожал тот плечами, словно не заметив ничего. – Обхожу вот хаты по случаю окончания уборочной, надо же приготовиться встречать героев жатвы, вот и кумекаем всем селом, что и как. А ты говоришь – нужда…
И Григорий рассмеялся.
– А-а, - протянул Петр. – А я уж грешным делом подумал…
– Глупости ты думаешь, Петро. Слухами жить пытаешься. – прервал его Григорий. – А на мне, при моей должности и звании, и тени сомнения не должно быть.