Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах.
Шрифт:
В глубине души я понимал, что мы должны попытаться спастись сами. Со временем я стал говорить об этом с остальными, и чем больше я говорил, тем больше рвался в горы. Я представлял, как поднимаюсь по заснеженному склону к вершине, мысленно нащупывая каждый уступ. Я ощущал, как меня пронизывает ледяной ветер, как тяжело дышится на разреженном воздухе, как безумно трудно идти по глубокому снегу. Да, каждый шаг приносит мучения, но я не отступаю. И вот я наконец достигаю вершины, вот гляжу на запад. Передо мной до самого горизонта раскинулась широкая долина, испещренная зелеными и
Он помогает мне забраться в кабину, и мы добираемся до ближайшего поселка, где есть телефон. Я звоню отцу, и через несколько мгновений он, узнав мой голос, плачет от радости. Через день или два мы наконец встречаемся. Он ничего не говорит, просто называет меня по имени, и мы обнимаемся.
Эта мечта стала для меня спасательным кругом, я возвращался к ней снова и снова, и клятва, которую я дал отцу, стала для меня священной. Она придавала мне силы, не давала утонуть в отчаянии. Я по-прежнему молился с Марсело и остальными, но, когда наваливался страх, я закрывал глаза, мысленно повторял клятву и видел, как поднимаюсь в гору.
После смерти Сюзи нас осталось двадцать семь человек. Удивительно, что столько людей пережили крушение самолета, отделавшись лишь легкими увечьями. Роберто, Густаво и многие другие получили только ушибы и ссадины. Некоторые, например Панчо Дельгадо и Альваро Маньино, пострадали куда серьезнее. У них были сломаны ноги, но и они уже шли на поправку и научились кое-как передвигаться. Антонио Визинтин чуть было не умер от потери крови — у него была рваная рана на руке, но и он быстро выздоравливал.
Моя рана — у меня оказался раздроблен череп — была одной из самых серьезных, но кости срастались. Оставалось только двое тяжело пострадавших. У Артуро Ногуэйры были множественные переломы обеих ног, а у Рафаэля Экаваррена была оторвана икорная мышца. Обоих мучили сильнейшие боли. Мы помогали им, как могли. Роберто соорудил для них гамаки из нейлоновых чехлов, поэтому Рафаэль и Артуро хотя бы не спали на полу. Правда, в этих гамаках им было гораздо холоднее, чем остальным, но холод не шел ни в какое сравнение с дикой болью.
Рафаэль не был членом нашей команды. Его пригласили друзья. Я еще в самолете обратил на него внимание. Он очень заразительно смеялся и показался мне парнем открытым и доброжелательным. Он мне сразу понравился, а когда я увидел, как стойко он переносит страдания, я проникся к нему уважением. Роберто, как мог, обрабатывал раны Рафаэля, но лекарств у нас почти не было, и кожа на ноге у Рафаэля уже почернела. Густаво и Роберто понимали, что начинается гангрена, но Рафаэль держался, не терял чувства юмора, даже глядя на свою гниющую ногу.
— Я — Рафаэль Экаваррен, — говорил он каждое утро, — и я выживу! — Рафаэль не желал сдаваться.
Артуро, парень из нашей команды, был тише и серьезнее. До крушения мы с ним почти не общались, но
Я тоже старался подбодрить Артуро. Поначалу мы разговаривали в основном о регби. Артуро был одним из самых сильных наших нападающих, и я вспоминал его лучшие удары. Иногда он забывал, что у него сломаны ноги, и даже пытался продемонстрировать какой-нибудь прием, но тут же начинал корчиться от боли.
Когда мы познакомились поближе, то стали обсуждать не только спорт. Особенно меня заинтересовали его рассуждения о религии. Я вырос в католической семье и, хотя в церковь ходил нечасто, никогда не ставил под сомнение учение церкви. Но Артуро заставил меня сомневаться.
— Почему ты так уверен в том, что истинное слово Божье содержится лишь в тех священных книгах, по которым тебя учили? — спрашивал он. — Откуда ты знаешь, что верно только твое представление о Боге? Уругвай — католическая страна только потому, что сюда пришли испанцы, поработили индейцев и индейских богов заменили Иисусом Христом. Если бы Южную Америку захватили мавры, мы бы молились не Иисусу, а Мухаммеду.
Мысли Артуро вселяли в меня беспокойство, но рассуждал он очень интересно. Несмотря на свой скептицизм, он был человеком глубоко духовным. Заметив, что я ропщу на Господа, он уговаривал меня не отворачиваться от Него.
— Ты сердишься на того Бога, в которого тебя научили верить в детстве, — говорил Артуро. — Это Бог, который тебя оберегает, отвечает на твои молитвы, прощает твои грехи. Этот Бог — просто сказка. Все религии пытаются сделать Бога своим, но Бог — превыше религии. Истинный Бог — за пределами нашего понимания. Мы не можем понять Его волю, Его нельзя объяснить. Он не покидал нас, и Он не спасет нас. Он не имеет никакого отношения к нашему пребыванию здесь. Он просто есть. Я не молю Бога о прощении или о благодати, я просто молюсь о том, чтобы быть ближе к Нему, и, когда я это делаю, мое сердце исполняется любви. Когда я так молюсь, я понимаю, что Бог и есть любовь, и, когда я испытываю эту любовь, я понимаю, что нам ни к чему ангелы или небеса, потому что мы сами — часть Бога.
— Меня мучают сомнения, — признался я.
— А ты доверяй им, — сказал Артуро. — Если у тебя хватит духу по-своему осознать все, чему тебя учили, тогда, быть может, ты обретешь истинного Бога. Он рядом, Нандо. Я чувствую Его присутствие. Раскрой глаза, и ты тоже Его увидишь.
Я взглянул на Артуро: в его глазах горел свет истинной веры, и я восхищался им. Как сумел такой молодой человек так много понять? Разговоры с Артуро заставили меня задуматься о том, что я никогда серьезно не относился к своей жизни. Я все принимал как должное, тратил время на девушек, на машины, на развлечения. Жил одним днем.