Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах.
Шрифт:
Я грустно улыбнулся и подумал: если Бог существует, если Он ждет моего внимания, то именно сейчас Он его и получает.
Горы показали мне, что отвага бывает разной. Даже самые тихие из нас были смелы и отважны — просто потому, что находили в себе силы жить. И каждый из нас участвовал в общем деле, служил общей цели, и только вместе мы могли сопротивляться суровым обстоятельствам, в которых оказались. Кохе Инсиарте, например, поддерживал нас своим чувством юмора. Карлитос был неунывающим оптимистом. А Педро Альгорта оказался настоящим философом, свободным от предрассудков и условностей. Огромную нежность у меня вызывал Альваро Маньино, тихий парень, совсем юный. А если бы не Диего Шторм, который притащил меня, лежавшего в коме, в самолет, я бы замерз насмерть. Даниэль Фернандес,
Особенно меня поражали сила духа и выдержка Лилиан Метол, жены Хавьера Метола. Лилиан и Хавьер очень любили друг друга. Они оба болели за нашу команду, но для них эта поездка была еще и романтическим путешествием — им редко удавалось вырваться из дома вдвоем, у них было четверо маленьких детей, которых они оставили дома с дедушкой и бабушкой. Бедняга Хавьер страдал горной болезнью — его все время тошнило, он быстро выбивался из сил. Лилиан заботилась о нем и всегда находила время, чтобы помочь Густаво и Роберто ухаживать за ранеными.
После смерти Сюзи Лилиан осталась единственной женщиной среди нас, и поначалу мы особенно ее оберегали, настаивали, чтобы она спала с тяжелоранеными в багажном отсеке, где было теплее всего. Она провела там несколько ночей, а потом сказала, что хочет, чтобы к ней относились как ко всем остальным. И перешла в салон, где укладывала рядом с собой самых юных и всю ночь следила, чтобы им было тепло. Она очень волновалась за детей, которые остались дома, но у нее хватало сил и любви опекать подростков, которые тоже оказались вдали от своих близких. Она стала нам всем второй мамой, сильной, любящей, терпеливой.
Страдание нас всех сплотило. Мы стали друзьями. Слишком многих мы потеряли и боролись за каждого, кто остался в живых.
— Держитесь, — уговаривали мы тех, кто слабел от холода или боли и был на грани нервного срыва. — Еще один вдох, и еще один. Пока ты дышишь, ты живешь.
Самым суровым испытанием для всех нас оказался холод.
В Андах стояла ранняя весна, но было еще очень холодно, часто шел снег, и нам приходилось дни напролет сидеть в самолете. Но когда выглядывало солнце, мы выходили погреться. Мы даже вытащили из самолета несколько кресел и расставили их, как шезлонги, чтобы принимать солнечные ванны. Но солнце слишком быстро скрывалось за горами, небо в несколько минут из голубого становилось лиловым, и тут же холодало. Мы отправлялись в салон, чтобы готовиться к очередной мучительной ночи.
Самолет защищал нас от ветра, но воздух оставался ледяным. У нас были с собой зажигалки, но костер сложить было не из чего. Мы сожгли все бумажные деньги — в пепел превратилось около восьми тысяч долларов — и собрали немного веток. Их хватило на пару костров, но они быстро догорали, а после тепла холод мучил еще сильнее. Так что спасались мы тем, что усаживались рядышком, укутывались одеялами и так, прижавшись друг к другу, проводили ночь за ночью. Часами я лежал в темноте и дрожал от холода так, что мускулы на шее и спине сводила судорога. Спал я, накрывшись одеялом с головой, чтобы сохранять тепло собственного дыхания. Иногда я пододвигался к тому, кто лежал со мной рядом, чтобы украсть немного и его дыхания.
Холод был тяжким мучением, но еще хуже была жажда. На высоте, где содержание кислорода в воздухе ниже, человек теряет жидкость в пять раз быстрее, чем в обычных условиях. Чтобы получить нужное количество кислорода, приходится часто дышать, но при каждом выдохе ты теряешь драгоценную влагу. На уровне моря человек может продержаться без воды неделю или даже дольше. В Андах — куда меньше.
Недостатка воды в горах не было — нас окружали тонны снега. Проблема была в том, чтобы его растопить. Поначалу мы просто пригоршнями засовывали снег в рот, но через несколько дней у нас растрескались губы, и это стало невыносимо больно. Тогда мы поняли, что нужно держать горсть снега в ладонях и слизывать по капельке. Еще мы топили снег — трясли его в бутылках. Мы пили из любой лужицы — например, когда снег, лежавший во вмятине фюзеляжа, таял на солнце. Но воды все равно не хватало. Мы слабели с каждым днем, в наших организмах накапливались токсины, и мы передвигались как сонные мухи.
Наконец изобретательный Фито придумал, как добывать побольше воды. Однажды утром он заметил, как солнце растапливает кромку льда, образовавшуюся за ночь на снегу. И его осенило. Он порылся в груде сломанных кресел и откопал тонкий лист алюминия. Края он загнул, получилась ванночка, с одной стороны которой он сделал желобок. Он наполнил ванночку снегом и выставил ее на солнце. Через несколько минут солнце растопило снег, из желобка потекла вода, которую Фито собрал в бутылку. Тогда мы все стали искать алюминиевые листы — они были в каждом кресле. Марсело даже собрал отряд ребят, которые теперь запасали воду на всех. Воды все равно не хватало, но это придавало нам сил. Сообразительность и сотрудничество помогали нам выжить. Но вскоре мы столкнулись с проблемой, которую нашими силами было не решить. Мы начали голодать.
Как-то утром, примерно через неделю после крушения, я стоял и смотрел на орешек в шоколаде, который лежал у меня на ладони. Наши запасы истощились, и это была последняя порция съестного, которую мне выдали. Я решил растянуть удовольствие. В первый день я только слизал шоколад, а сам орешек спрятал в карман. На второй день я разделил орешек на две половинки: одну спрятал, а вторую засунул в рот. Я сосал кусочек ореха несколько часов. На третий день орех пришлось съесть.
На большой высоте человеку нужно огромное количество калорий. Альпинисту на день требуется пятнадцать тысяч калорий — только для того, чтобы не терять вес. А мы, пока еще были припасы, получали всего по нескольку сотен калорий в день. А потом вообще не получали ничего. Я видел, как посерели и осунулись лица моих друзей. Движения их стали неуверенными, глаза погасли. Когда в мозг поступает сигнал, что начался голод, что организм уже питается собственными ресурсами, он посылает волну адреналина — знак тревоги. Этот первобытный инстинкт — скорее, страх, а не голод — заставлял нас снова и снова обыскивать салон в поисках хоть крохи. Мы пытались сосать куски кожи с наших чемоданов, хотя и понимали, что химикаты, которыми обработана кожа, нам больше навредят, чем помогут. Мы вспарывали сиденья кресел, надеясь обнаружить там солому, но внутри оказался поролон. Часами я думал о том, где можно раздобыть еду. Может, здесь хоть что-нибудь растет? Или под камнями прячутся червяки и букашки? А что, если у летчиков в кабине остались шоколад или печенье? Обыскали ли мы карманы умерших перед тем, как их похоронить?
Но снова и снова я убеждался в том, что здесь, кроме металла, пластмассы, снега и камня, нет ничего.
Впрочем, еда была, и совсем рядом. Около самолета лежали под тонким слоем снега тела погибших. Мясо. Меня до сих пор поражает, что, так долго мечтая о пище, я ни разу не подумал о единственно возможном источнике питания в радиусе нескольких километров. Есть границы, которые наше сознание переходит крайне неохотно, но зато когда это случается, мы оказываемся во власти первобытных инстинктов.
Смеркалось. Мы собрались в самолете и готовились ко сну. Я случайно взглянул на рану на ноге парня, который лежал со мной рядом. Она уже затягивалась и подсыхала, но в середине еще сочилась сукровица. Когда я учуял едва различимый запах крови, у меня тут же разыгрался аппетит. И тут я поднял голову и увидел, что мои соседи тоже смотрят на рану. Мы со стыдом прочли мысли друг друга и тут же отвели глаза. Однако я вынужден был признаться себе, что я посмотрел на человеческое тело и мой мозг воспринял его как возможную пищу. В сознании приоткрылась еще одна дверца, и закрыть ее уже было невозможно. В тот момент я окончательно понял, что выжить мы сможем только благодаря замороженным телам наших товарищей.