Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
– Но ведь я стараюсь быть осторожным.
– Тебе так кажется, только ты ошибаешься. Внешне ты, может быть, и спокоен, но каждый нерв у тебя натянут как струна. Вот уже несколько месяцев ты живешь в обстановке невероятного напряжения. А для тебя это равносильно самоубийству. – Он понизил голос и продолжал, как бы взывая к его здравому смыслу: – Человек благоразумный знает, когда надо остановиться. Я твой врач и лучший друг, и я заявляю: тебе не по силам продолжать эту борьбу. В таких условиях сдаться – вовсе не значит признать себя побежденным. Вспомни, что говорил старик Сократ: «Сдаться, когда нет другого выхода, еще не означает признать себя побежденным». Уметь вовремя отказаться от борьбы – это тоже своего рода победа.
– Ты предлагаешь мне самый легкий выход из положения?
– В твоих же собственных интересах…
– Нет, Эд, – сказал
Снова наступило молчание, нарушаемое лишь шумом, доносившимся с улицы.
– Ну что же, если хочешь убить себя – продолжай. – Бард спокойно отошел от кушетки, разбил стеклянную ампулу и принялся наполнять маленький шприц. – А пока я введу тебе это болеутоляющее. Затем ты поедешь прямо домой и ляжешь в постель.
Бард сделал укол, Генри встал и начал одеваться. Мрачное предсказание Барда не очень расстроило его – мысли были заняты совсем другим, и, кроме того, он всегда считал, что Эд – человек слишком уж осторожный. Но ему вовсе не хотелось, чтобы доктор подумал, будто он пренебрегает его советами.
– Я постараюсь работать поменьше, – сказал он, – через неделю-другую. – Потом каким-то странным тоном добавил: – А может быть, и раньше.
– Очень было бы хорошо. – Бард слегка приподнял брови. – Пациент ты плохой, но малый, в общем, славный. Загляни ко мне завтра: я начну делать тебе уколы дикумерола. А если почувствуешь себя плохо, – он протянул Пейджу коробочку с обернутыми в вату ампулами, – раздави одну из них и понюхай.
Он вызвал по телефону такси, усадил Генри в машину и велел шоферу ехать на Хенли-драйв. Пейдж подождал, пока машина не свернула на Виктория-стрит в направлении его дома, но, когда они миновали светофор на перекрестке у Парк-стрит, попросил шофера повернуть направо и везти его в редакцию. Он чувствовал себя вполне прилично, даже лучше, чем все последние недели. Голова стала ясная, боль в руке прошла, он больше не задыхался и, должно быть, после укола, который сделал ему Бард, преисполнился удивительного спокойствия, а мозг его заработал четче. Казалось, положение «Северного света» было таково, что хуже некуда: газета находится накануне краха – со всех сторон наседают кредиторы, на фонды наложен арест, жалованье не выплачивается, бумагу можно добыть только за наличные деньги, представитель профсоюза ставит ультиматум: «Продавайте предприятие или платите», а теперь еще и типографию закрыли. Но Генри не намерен ехать домой, никоим образом. Он посмотрел на часы – еще нет пяти. Времени впереди больше чем достаточно.
Он расплатился с шофером и спокойно, без всякого напряжения поднялся по лестнице. За его столом сидел Мейтленд и, погрузившись в мрачные думы, рассеянно чертил что-то в блокноте. Увидев Генри, он вздрогнул.
– Что случилось? – В глазах его промелькнули удивление и тревога. – Зачем вы вернулись?
– Выпускать газету.
Некрасивое красное лицо Малкольма стало белым как мел. Он решил, что Пейдж сошел с ума. С грохотом отодвинув кресло, он подошел к Генри:
– Послушайте, Генри. У вас был тяжелый день. Вам надо отдохнуть.
– Не сейчас, – сказал Генри.
Мейтленд еще больше перепугался. С нескрываемым беспокойством он воскликнул:
– Но послушайте! Вы же знаете, что машины стоят. Мы не можем напечатать ни строчки.
– Это ничего не значит. Да не смотрите вы на меня так, ради бога! Неужели вы не знаете, что за сто восемьдесят восемь лет не было такого дня, когда бы «Северный свет» не поступил в продажу! Даже во время Наполеоновских войн Джеймс Пейдж умудрялся выпускать крошечные бюллетенчики на олеографе. И до тех пор, пока я жив и пока у меня в кармане есть хотя бы два медяка, я любым способом буду выпускать газету.
– Любым способом? – словно эхо, повторил Мейтленд. – Ничего не понимаю.
– Мы размножим газету вручную. Текст переведем на восковку и отпечатаем на стеклографе у себя в редакции.
Лицо Мейтленда заметно просветлело, он уже не считал Генри сумасшедшим, хотя и продолжал с сомнением поглядывать на него.
– С восковки вы получите лишь восемьсот экземпляров, и притом последние двести будут наверняка слепые.
– А мы изготовим несколько восковок. Сократим размер газеты до минимума. Если шесть машинисток будут работать всю ночь напролет, мы к утру будем иметь пять тысяч экземпляров газеты-листка. Хватит разглагольствовать, давайте приступать к делу. Велите мисс Моффат позвонить в бюро мисс Реншоу, чтобы она прислала нам всех свободных машинисток с машинками.
Четверть часа спустя Пейдж уже сидел за своим столом без пиджака, спокойный, с ясной головой, но в состоянии восторженного возбуждения, а Фенвик, Пул и Боб Льюис стояли вокруг, готовясь диктовать материал для сокращенной газеты. У мисс Моффат отобрали стул, и она принесла себе вращающуюся табуретку. Мейтленд сидел рядом с Генри, потирая подбородок, – в глазах его теплилась надежда.
– Мы расскажем всему городу, что эти разбойники сделали с нами.
– Нет, ни слова, Малкольм. Газета будет говорить сама за себя. И вся страна услышит об этом. – Буйный, неодолимый порыв овладел Генри; возможно, в ту минуту он действительно был немножко не в своем уме. – И она заговорит так громко, что, быть может, навсегда заткнет глотку «Хронике». Им, конечно, представляется, что они – великие умники, но, помяните мои слова, на этот раз они здорово просчитались. – Он обернулся к мисс Моффат, которая смотрела на него, словно на привидение. – Мы дадим крупными буквами заголовок: «СЕВЕРНЫЙ СВЕТ», а ниже: «Все новости, какие мы могли напечатать».
Глава 14
На следующее утро, проведя после завтрака обычное совещание на кухне, миссис Пейдж отправилась в город. Несмотря на многократные уговоры Ханны, твердившей, что нечего жалеть себя, настроение у Алисы было неважное не столько из-за того, что она страшилась грозившей ей нищеты, сколько от грустного ощущения, что общество отвернулось от нее.
На прошлой неделе леди Уэллсби устраивала большой прием, но ни она, ни Генри не были приглашены. Это было для Алисы горькой пилюлей, ведь она всегда так гордилась своей особо нежной дружбой с Элинор Уэллсби, и могло быть зловещим предвестником того, что ее отношения с Кэтрин Бард и другими знакомыми тоже ухудшатся. Теперь уже Алисе начало казаться, что даже торговцы стали менее почтительны с ней. Мистер Скейд, мясник, был с ней весьма нелюбезен в прошлую субботу, когда, забыв заказать окорок, она попросила срочно прислать его на квартиру. Поэтому Алиса не очень склонна была разгуливать по шумным улицам, однако надо же как-то развлечься, и она решила сходить к своей портнихе, мисс Дженни Робинсон, которая переделывала ей серое муаровое платье – то самое, что она купила в «Дженнерсе», когда прошлой весной гостила у своей сестры в Эдинбурге, и, как сказала Ханне, терпеть не могла из-за сборок на рукавах.
Пока она шла по Парк-роуд, ничего примечательного не произошло, но неподалеку от центра города внимание ее вдруг привлекло необычное зрелище. У газетного киоска на площади Виктории собралась большая толпа; оживленно переговариваясь и теснясь у прилавка, люди нарасхват покупали какой-то бюллетень.
Любопытство Алисы было возбуждено. Она встала в очередь и не без труда получила наконец листок, оказавшийся маленькой газетой, напечатанной вручную. Только тут она увидела название: «СЕВЕРНЫЙ СВЕТ». Сначала она ничего не могла понять: должно быть, это какая-то реклама, решила она; потом в ее смятенном уме мелькнула мысль, страшная, как удар ножом. Да ведь это же их газета! Она вздрогнула от ужаса. Неуверенно сделав несколько шагов вперед, она, как испуганная курица, закружилась на месте, потом остановилась и, сказав себе: «Нет, это выше моих сил», – решила не идти к мисс Робинсон. Она повернула назад и, избегая людных улиц, пошла домой, повторяя про себя: «Это конец».
Тем временем толпа возле газетного киоска не убывала, и Арчибальд Уэллсби, стоя у окна своего кабинета, из которого виден был угол площади, задумчиво созерцал необычную картину. Он считал, что никто в городе лучше его не может угадать, в какую сторону подует ветер, однако то, как было принято появление отпечатанного на стеклографе «Северного света», поразило даже его. Когда он, по обыкновению, совершал утренний обход фабрики, во всех цехах только и говорили об этом событии. Все были возмущены. Управляющий Холлидей, сопровождавший его во время обхода, сказал, что «Хроника» не имела права опечатывать типографию «Северного света». Стыд и позор, что старую хедлстонскую газету поставили к стенке какие-то чужаки! Джим Дэвис, его главный мастер, детина шести футов ростом, капитан и полузащитник команды, выступавшей на международных состязаниях за «Пятнадцатую лигу регби», важная персона и всеобщий любимец, с чьим мнением считался даже Уэллсби, открыто заявил от имени всех: