Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
– Совсем не будет, – глухо повторил Дэвид, постоял еще немного и вышел.
На улице он опять остановился в нерешительности, все еще сжимая кулаки, обессиленный горьким разочарованием. Ничего не узнал, ничего не уладил, ничего не добился. Его захлестнуло всепоглощающее ощущение собственной никчемности. Уже наступил час ланча. По тротуару сновали прохожие; люди, подгоняемые дождем, то и дело толкали его, а он все стоял, не зная, на что решиться, и в ушах у него звенело от прилившей к голове крови.
Наконец он медленно побрел к площади Виктории. Оставалось только вернуться в Слидон. Автобус, на этот раз полный, тронулся почти
Сначала ему показалось, что дома никого нет, но в кухне на плите закипал чайник, а потом он увидел за окном Кору – она гуляла в саду по усыпанной гравием дорожке. Любезная снисходительность, невозмутимая рассеянность, с какими он обычно принимал ее услуги, исчезли под натиском ревности, неуверенности. Кроме того, он видел, что она страдает. Как и в первые дни их знакомства в Скарборо, он чувствовал, что его непреодолимо тянет к ней и что она ему необходима. Он готов был сейчас же подняться в спальню, позвать ее из окна и ласкать, ласкать… Нет, надо успокоиться. Нельзя, чтобы она узнала о царящем в его мыслях смятении, о его бесполезной поездке – он не должен усугублять гнетущую ее тяжесть. Дэвид поднялся в мансарду и сел за свой простой письменный стол. Доктор Ивенс рекомендовал ему для успокоения брать лист бумаги и быстро, не задумываясь, записывать все мысли, теснящиеся в голове. Он схватил ручку, ища избавления.
Боль слишком глубокой любви часто превосходит радость… и страданию можно предаваться с таким же упоением, как и счастью. Я блуждаю в лабиринте, сумрак надвигается на меня, но я не побежден. Я могу справиться с любой трудностью, одолеть любого врага, если воля моя останется сильной. Скоро мы избавимся от этого наваждения. Кора не должна страдать. Я буду ей защитой. А теперь пусть меня охватит покой – глубокий и тихий…
Написав эти строки, он вдруг замер и наклонил голову, словно прислушиваясь. Покой глубокий и тихий.
Что это – звон в ушах, не прекращающийся вот уже столько месяцев, обычно гулкий, как удары колокола, а иногда пронзительный, как свисток? Или он действительно услышал голос, с издевкой повторяющий его слова, едва они успевают родиться в мозгу? Дэвид напряженно прислушался, но ничего не услышал. Однако, как только он опять взял ручку, голос вновь произнес слова, которые он начал записывать: «Когда свет ширится, а мрак отступает…», скандируя их все громче именно в то мгновение, когда они появлялись из-под его пера. Он стал писать медленнее, пытаясь заставить этот голос умолкнуть, но тщетно; тогда он принялся писать с бешеной быстротой, чиркая по всей странице, но голос несся за ним, не отставая, громкий и четкий.
Дэвид отшвырнул ручку, словно она жгла пальцы, и вцепился в край
– Это только воображение. Так называемая слуховая галлюцинация. Забудьте о ней. Не поддавайтесь ей. Ни на секунду.
Дэвид медленно поднял голову. Вот наконец кончилось. Впрочем, кончилось ли? Он напряженно вслушивался и ждал, надеясь, что ничего не услышит. Но вне связи с тем, что он написал, с этой ручкой, которая лежит на столе, до него донесся зов – тихий и все же ясный, словно проникавший из спальни, расположенной внизу. Мужской голос звал его: «Пейдж… Пейдж… вы здесь?» Потом, содрогнувшись от ужаса, он услышал слова: «Побереги-ка собственную шею, приятель», – и узнал голос Ная.
Дэвид вскочил, словно его подбросило, и изо всех сил заткнул уши, чтобы ничего не слышать.
Все это – воображение, болезненная галлюцинация, расстроенные нервы. Но как он ни боролся, до него снова донеслось снизу – громко, нагло и совсем отчетливо: «Так ты решил свернуть мне шею, Пейдж? Лучше побереги свою собственную, приятель».
Нет, это не галлюцинация. Он больше не сопротивлялся. Открыв дверь, он кинулся вниз по узкой деревянной лестнице в спальню и принялся лихорадочно ее обыскивать – заглянул в оба шкафа, под кровать, пошарил между платьями Коры в гардеробе, осмотрел все уголки.
Никого.
Совсем измученный, он присел на край кровати. Лоб его покрылся липкой испариной. Уж не сходит ли он с ума? И голос, и тот – невидимый – исчезли. Как и прежде, осмотр комнаты, реальные доказательства того, что она пуста, рассеяли галлюцинацию. Он испытывал страшную физическую слабость, но почти пришел в себя.
Глубоко вздохнув, Дэвид поднялся с кровати и, остановившись перед туалетным столиком, начал совсем спокойно приглаживать волосы. Затем увидел в зеркале, что рядом с ним стоит Кора. Вот наконец что-то настоящее в мире теней.
– Я не заметила, как ты вернулся, – сказала она. – Ты сегодня долго гулял.
Глубокая и спокойная ясность, воцарившаяся в его сознании, исключала возможность всякого притворства. Он подошел к ней и нежно сжал ее руку.
– Я ведь не гулял, – сказал он. – Я ездил в Хедлстон, чтобы повидать отца.
– Ты его видел?
Он почувствовал, как она вся напряглась и как это напряжение исчезло, когда он отрицательно покачал головой:
– Отец уехал в Лондон. Совершенно неожиданно.
– В Лондон… – повторила она медленно, и вдруг лицо ее прояснилось, согрелось надеждой – он давно уже не видел ее такой. – Знаешь, Дэвид, я очень рада… Я так доверяю твоему отцу. Не спрашивай меня ни о чем сейчас… только я чувствую, что теперь нам обоим будет хорошо.
Глава 11
В то же утро, но гораздо раньше – говоря точнее, в четверть седьмого, – Генри Пейдж сошел на платформу Паддингтонского вокзала. Его поезд задержался в Йорке, прибыл с опозданием – через пять минут после экспресса из Лидса, – и на стоянке не было такси. Генри пришлось довольно долго ждать в холодном полумраке вокзала, пока не подошла свободная машина. Он не часто бывал в Лондоне, а когда бывал, то всегда останавливался в маленьком отеле «Эсмонд» неподалеку от Британского музея. Ночной портье узнал его, и, хотя у Генри не было багажа, ему без всяких затруднений предоставили номер.