Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница
Шрифт:
Для того чтобы читатель понял намеки, казавшиеся столь ясными нашим влюбленным, необходимо объяснить еще одну отвратительную черту политики Венецианской республики.
Что бы ни утверждало государство в своих официальных заявлениях, истинный характер управления страной безошибочно проявляется в том, как эти заявления осуществляются практически. Правительства, созданные для народного блага, неохотно и осторожно применяют силу, считая своим долгом защищать, а не притеснять слабых; но чем эгоистичнее становится правление, тем строже и безжалостнее методы, к которым прибегают власть имущие. Так в Венеции, где вся
Джельсомина шла впереди с грустным видом, глубоко разделяя горе своего спутника, но считая ненужным оттягивать долее это свидание. Ей пришлось сообщить ему весть, которая страшно угнетала ее душу, и, подобно большинству людей с мягким характером, она мучилась этой обязанностью, но теперь, исполнив свой долг, почувствовала заметное облегчение. Они поднимались по бесконечным лестницам, открывали и закрывали бесчисленные двери, молча пробирались по узким коридорам, прежде чем достигли цели. Пока Джельсомина выбирала ключ из большой связки, чтобы отпереть дверь, браво с трудом вдыхал раскаленный воздух.
— Они обещали, что это больше не повторится! — сказал он. — Но изверги не помнят своих клятв!
— Карло! Ты забыл, что мы во Дворце Дожей, — шепнула девушка, пугливо оглянувшись по сторонам.
— Я не забываю ничего, что касается республики! Вот где держу! — сказал Якопо, ударив себя по лбу. — Остальное хранится в моем сердце.
— Это не может длиться вечно, бедный Карло, придет и конец.
— Ты права, — хрипло ответил браво. — И даже раньше, чем ты думаешь! Но это неважно. Открой дверь.
Джельсомина медлила, но, встретив нетерпеливый взгляд браво, отперла дверь, и они вошли.
— Отец! — воскликнул браво, опускаясь на соломенную подстилку, лежавшую прямо на полу.
Истощенный и слабый старик поднялся, услышав это слово, и его глаза — глаза человека с помутившимся разумом — заблестели в ту минуту еще ярче, чем глаза его сына.
— Я боялся, отец, что ты заболеешь от этой резкой перемены, — сказал браво, опустившись на колени рядом с подстилкой. — Но твои глаза, твои щеки, весь вид гораздо лучше, чем был в том сыром подвале.
— Мне здесь хорошо, — ответил узник. — Тут светло. Может быть, слишком светло, но если бы ты знал, мой мальчик, как радостно видеть день после такой долгой ночи!
— Ему лучше, Джельсомина! Они еще не убили его. Посмотри, и глаза у него блестят, и на щеках румянец!
— Когда после зимы узников выводят из нижних темниц, они всегда так выглядят, — прошептала девушка.
— Какие новости, сынок? Как мать?
Браво опустил голову, чтобы скрыть боль, которую вызвал у него этот вопрос, заданный, наверно, уже в сотый раз.
— Она счастлива, отец, как может быть счастлива вдали от тебя, которого так любит.
— Она меня часто вспоминает?
— Последнее слово, что я слышал от нее, было твое имя.
— Отец! — воскликнул браво, опускаясь на соломенную подстилку, лежавшую прямо на полу.
— А как твоя кроткая сестра? Ты о ней ничего не говоришь.
— Ей тоже хорошо, отец.
— Перестала ли она считать себя невольной причиной моих страданий?
— Да, отец.
— Значит, она больше не мучается тем, чему нельзя помочь?
Браво взглянул на бледную, безмолвную Джельсомину, словно ища поддержки у той, которая разделяла его горе.
— Она больше не мучается, отец, — произнес он, силясь говорить спокойно.
— Ты всегда нежно любил сестру, мальчик. У тебя доброе сердце, я-то уж знаю. Если бог и наказал меня, то он же и осчастливил хорошими детьми!
Наступила долгая пауза, во время которой отец, казалось, вспоминал прошлое, а сын радовался тому, что наступило молчание: вопросы старика терзали его душу — ведь те, о ком он расспрашивал, давно умерли, пав жертвами семейного горя.
Старик задумчиво посмотрел на сына, по-прежнему стоявшего на коленях, и сказал:
— Вряд ли твоя сестра когда-нибудь выйдет замуж… Кто захочет связать себя с дочерью осужденного?
— Она и не думает об этом… Ей хорошо с матерью!
— Этого счастья республика не сможет ее лишить. Есть хоть какая-нибудь надежда повидаться с ними?
— Ты увидишь мать… Да, в конце концов тебе доставят эту радость.
— Как давно я никого из родных, кроме тебя, не видел! Опустись на колени, я хочу тебя благословить.
Якопо, который поднялся было, вновь опустился на колени, чтобы получить родительское благословение. Губы старика шевелились, а глаза были обращены к небу, но слов его не было слышно. Джельсомина склонила голову и присоединила свои молитвы к молитвам узника. Когда эта немая сцена кончилась, Якопо поцеловал иссохшую руку отца.
— Есть надежда на мое освобождение? — спросил старик. — Обещают ли они, что я снова увижу солнце?
— Да.
— Хоть бы исполнились их обещания! Все это страшное время я жил надеждой. Ведь я, кажется, нахожусь в этих стенах уже больше четырех лет.
Якопо ничего не сказал, ибо знал, что старик помнил время только с тех пор, как сыну разрешили посещать его.
— Я все надеюсь, что дож вспомнит своего старого слугу и выпустит меня на свободу.
Якопо снова промолчал, ибо дож, о котором говорил отец, давно умер.
— И все-таки я должен быть благодарен, дева Мария и святые не забыли меня. Даже в неволе у меня есть развлечения.
— Вот и хорошо! — воскликнул браво. — Как же ты смягчаешь здесь свое горе, отец?