Издержки хорошего воспитания
Шрифт:
Он молча протянул ей сигарету и поднес зажигалку.
— И все равно, — продолжила Ардита, — мужчины — и юнцы, и старики — ходили за мной табунами: они по большей части не могли сравниться со мной ни умом, ни положением, но тем не менее все жаждали меня заполучить — прибрать к рукам этот необыкновенный, гордый ореол, которым я себя окружила. Ты меня понимаешь?
— Наверное. Ты всегда выходила победительницей и никогда не извинялась.
— Ни разу!
Она стала у кромки, на миг замерла распятием на фоне неба, потом описала в воздухе темную параболу и, улетев вниз футов на двадцать, без малейшего
И вновь ее голос поплыл вверх из бездны:
— А смелость позволяла мне пробиваться сквозь унылое серое марево и подниматься не только над людьми и обстоятельствами, но и над серостью самой жизни. Для познания ценности вечного и цены преходящего.
Она уже карабкалась на утес, и по завершении этого монолога рядом с Кертисом возникла ее голова с мокрыми соломенными волосами, распавшимися на прямой пробор и отброшенными назад.
— Так-то оно так… — усомнился Карлайл. — Можешь называть себя смелой, но твоя смелость, если вдуматься, досталась тебе по праву рождения. Своеволие у тебя в крови. А на меня порой нападет такая тоска, что даже смелость видится пустой и безжизненной.
Ардита сидела у кромки, обхватив колени и рассеянно глядя на белую луну; Кертис находился чуть поодаль: он замер в нише, как придуманный бог в алтаре.
— Не хочу строить из себя Поллианну, [6] — начала Ардита, — но ты не до конца меня понимаешь. Моя смелость — это вера: вера в собственную стойкость… в то, что радость вернется, что будет еще надежда, искренность… А пока этого не произошло, мне думается, надо сжать губы, вздернуть подбородок, широко раскрыть глаза — и обойтись без глупых улыбок. Я ведь много раз обжигалась и не ныла, хотя женщины обжигаются куда больнее, чем мужчины.
6
Героиня одноименного романа (1913) американской писательницы Элеанор Портер (1868–1920), печная оптимистка и утешительница. В логике примирение противоборствующих мнений получило название принципа Поллианны.
— А вдруг, — предположил Карлайл, — радости с надеждами слегка припозднятся, а занавес уже опустится для тебя навеки?
Ардита встала, подошла к гранитной стене и с усилием взобралась на следующий уступ, футов на десять — пятнадцать выше.
— В таком случае, — откликнулась она, — я уйду непобежденной!
— Не вздумай оттуда нырять! Спину сломаешь, — быстро проговорил он.
Она расхохоталась:
— Кто, я?
Неспешно раскинув руки, она замерла, как лебедь, и сердце Карлайла переполнила теплая, лучистая гордость за это совершенство юности.
— Мы парим, как на крыльях, по черному воздуху, — крикнула она сверху, — а ноги у нас вытянуты, словно дельфиний хвост, и нам кажется, что до этого серебра еще лететь и лететь куда-то вниз, но вдруг оно принимает нас в свои теплые объятия, а волны покрывают ласками и поцелуями.
С этими словами Ардита оторвалась от скалы, и у Карлайла перехватило дыхание. Он только теперь сообразил, что прыгнула она футов с сорока. Прошла целая вечность, пока он не услышал короткого всплеска, — это она вошла в море.
Когда
VI
Время без всякого умысла подарило им три заката. Когда солнце через час после первой зари пролилось в иллюминатор, Ардита бодро вскочила и, натянув купальный костюм, поднялась из каюты на палубу. Негры всякий раз при ее появлении оставляли свои занятия и, смешливо переговариваясь, толпились у борта, пока она гибкой рыбешкой скользила то под водой, то на прозрачной поверхности моря. В послеполуденной прохладе она шла купаться, а после нежилась и курила на утесе рядом с Карлайлом; или они лежали лицом друг к другу на песчаном южном берегу, изредка переговаривались, но не забывали следить за живописным и безвозвратным уходом дня в бесконечную истому тропического вечера.
И с течением долгих часов солнца Ардита мало-помалу перестала воспринимать это происшествие как случайное безумство, травинку романтики в пустыне обыденности. Она с содроганием ждала приближения того времени, когда Карлайл возьмет курс на юг; она с содроганием думала, что будет с ней самой, — эти мысли вдруг сделались тревожными, а любые решения оказывались неприемлемыми. Если бы в языческих закоулках ее души нашлось место для молитвы, она попросила бы для себя только одного: чтобы жизнь ее хотя бы на время осталась непотревоженной, лениво подвластной наивному течению быстрых фантазий Карлайла, его живому мальчишескому воображению и толике одержимости, которая пронизывала его темперамент и окрашивала все его поступки.
Но история эта не о том, как двое оказались на острове, и суть ее по большому счету не в том, что из оторванности от мира рождается любовь. Это всего лишь изображение двух индивидуальностей, а идиллический антураж в виде пальм Гольфстрима более или менее вторичен. Большинство из нас удовлетворяется тем, чтобы существовать и спариваться, борясь за право на то и на другое, а доминирующая идея — обреченная на провал попытка управлять собственной судьбой — остается уделом немногих счастливцев или несчастливцев.
В характере Ардиты меня интересует смелость, которая померкнет вместе с красотой и юностью.
— Возьми меня с собой, — сказала она как-то раз поздним вечером, сидя рядом с ним под сенью раскидистых пальм; негры выгрузили из ялика свои музыкальные инструменты, и теплое дыхание ночи разносило вокруг причудливые звуки регтайма. — Я хочу появиться через десять лет баснословно богатой индианкой из касты браминов, — продолжала она.
Карлайл бросил на нее быстрый взгляд:
— А знаешь, такое вполне возможно.
Она рассмеялась:
— Это предложение руки и сердца? Супер! Ардита Фарнэм — невеста пирата. Девушку из высшего света похитил грабитель-музыкант.
— Ограбления банка не было.
— А что же было? Почему ты молчишь?
— Не хочу лишать тебя иллюзий.
— Я не питаю на твой счет никаких иллюзий, дружок.
— Речь идет о твоих иллюзиях на твой же собственный счет.
Она удивленно подняла глаза:
— На мой собственный счет?! Каким боком я связана с преступными деяниями?