Изгнание беса (сборник)
Шрифт:
Кармазанову об этом докладывает тот же представитель местной администрации – странной серости человек, по тухлым глазам которого чувствуется, что он уже ни во что не верит. Вы деньги какие-нибудь привезли? – спрашивает он вяло. Нет? Ну, значит, можете спокойно ехать обратно. У нас нынче так: нет денег – нет избирателей.
Разговор происходит под стук молотков, под треск передвигаемой туда-сюда мебели. Помещения, отведенные им в местном избирательном штабе, Кармазанову понравились. Он указывает на другие – две комнаты в задней части старого деревянного здания, обладающие тем преимуществом, что имеют отдельный выход на улицу; в этих комнатах можно, по крайней мере, не засвечивать некоторых контактов. А то, знаете ли, ходи сюда через всю анфиладу. Тут же наличествует и кандидат, которого им следует продвигать. У Жанны, когда она видит его, сердце обрывается и летит в пустоту. Эти студенистые брылья щек, эти глаза, которые уже никогда не смогут быть искренними, эти вальяжные и вместе с тем суетливые движения барских ладоней. Впечатление у нее правильные: бывший второй секретарь горкома. Кому могло придти в голову выдвинуть его кандидатом? Осторожненько, не решаясь по такому поводу отвлекать Кармазанова, она излагает свои сомнения дяде Паше. Ведь достаточно показать этого деятеля – и все, полный провал.
Дядя Паша говорит абсолютно серьезно. Слаженно и быстро, как на учениях, разворачивается деятельность команды. Сдвинуты в угол столы, выгружены из коробок и подключены два компьютера. Гоша, ни секунды не медля, устраивается за клавиатурой. Пальцы порхают со скоростью, невероятной для обыкновенного человека. Въезжаем, шеф, сообщает он довольным голосом. Одновременно Зайчик выдергивает из розеток местные телефоны, небрежно сгребает их и сует представителю администрации: Вот, заберите эти реликты… – извлекается из других коробок нужная техника, и уже через три минуты он бодро говорит кому-то в Москве: Ну что, птичка, слышишь меня? Молодец! А теперь попробуем через скремблер… – Сам же дядя Паша, как бы гуляя, бесцельно бродит по комнате, смотрит в окно, скользит глазами по крашенным стенам, неожиданно распоряжается, чтобы убрали отсюда все электрические розетки: ничего-ничего, мы свои поставим, люди запасливые… – некоторое время изучает пластмассовый светильник на потолке – вывинтив лампочку, внимательно заглядывает внутрь патрона. Появившиеся откуда-то мужики снимают дверь и начинают обивать ее дерматином… – Я вам нужен? – несколько растерянно спрашивает представитель администрации. Кармазанов отмахивается и цепкими пальцами хватает телефонную трубку.
Яростная энергия исходит от него в эти минуты. Он – как мотор, наполненный электричеством и дергающий приводные ремни. Мир начинает вращаться вокруг него, как вокруг солнца. Вспыхивают протуберанцы, люди против воли оказываются втянутыми в воронку событий. Противиться этому чудовищному напряжению невозможно. В первые же часы он договаривается с командующим здешнего военного округа, что за день до выборов в области будут проведены учения «Дружба» (навезут солдат и прикажут голосовать за нашего бегемота, комментирует дядя Паша). Далее он встречается с начальником городской тюрьмы и, по рассказу Зайчика, не единым словом не затрагивая тему политики, сообщает тому, что заявка на плановый ремонт зданий встречена благожелательно, в управлении полагают, что надо поддерживать перспективных сотрудников; сразу же после двадцать седьмого (это и есть дата выборов) он получит платежное извещение о перечислении денег. (Еще две тысячи голосов, говорит дядя Паша). Начальник УВД города приходит к ним сам: радостный, низенький, похожий на деда Мороза, с красным лицом, обметанным по краям снежными волосами, в форме, распираемой круглым животиком. Бодренько предупреждает, чтоб – никаких нарушений правил горизбиркома. Мы неприятностей не хотим, у нас, хе-хе-хе, место тихое… – Они запираются с дядей Пашей в кабинете у Кармазанова и образуются вновь только минут через сорок, распространяя вокруг запах армянского коньяка. У Кармазанова злобновато подергивается бровь над глазом. Уважение выказано, начальник милиции уходит удовлетворенный. (От нас отправится к коммунистам, негромко предсказывает дядя Паша). Он теперь мотается целыми днями по людям, с которыми достигнуты договоренности: составляет какие-то графики, расписывает действия каждого по часам и минутам; потому что мало договориться на три батальона солдат, то – грузовиков у них нет, то – бензин кончился, а у командира полка вообще – свадьба дочери. Самому надо, пальцами, говорит он со вздохом.
Все это, как Жанна догадывается, в порядке вещей. Точно такое же происходит сейчас от Чукотки до Пскова. Самому надо, пальцами, как правильно говорит дядя Паша. Ее это не шокирует, у нее хватает своих проблем. И она погружается в них, будто в холодную воду. Никто, разумеется, не позволит ей оставаться простым зрителем. Деятельность Кармазанова ошеломляет, но сама по себе не может переломить ситуацию. Солдаты и заключенные – это, конечно, весьма перспективно, но еще существуют инерция и настрой рядовых избирателей. Рядовым избирателям начихать на все обещания Кармазанова, но в решающий день, то есть двадцать седьмого, голосовать будут – они. Требуется чем-то пронять эту аморфную массу. Зайчик поэтому надевает кожаное пальто с лацканами и ремешками, вешает в ухо серьгу, на грудь – значок с надписью «Я – в полете, а ты?», – отпадный слоган, ребята торчат, объясняет он Жанне, и отправляется в клубы, которых в городе целых одиннадцать штук. Его задача – привлечь на сторону «демократического кандидата» местную молодежь или хотя бы заставить ее явиться на избирательные участки. Молодежь – это его узкая специализация. У него в запасе есть непобиваемый козырь: выступление за два дня до выборов популярной российской рок-группы. Крутой будет оттяг, финишная тусовка, радостно сообщает он и оттопыривает мизинец, как это принято среди местных. Он на зависть оптимистичен и абсолютно уверен в успехе.
А Жанну после некоторых колебаний Кармазанов решает направить в район местной фабрики. Это, возможно, не самая яркая его идея: что может сказать девятнадцатилетняя пигалица, вчерашняя ученица, отработавшая после школы неполный год, да и то не в цеху, а в чистеньких управленческих помещениях, женщинам, у которых трудовой стаж больше, чем она прожила, и которые не получают зарплату с прошлого ноября? Ничего, кроме мутного раздражения, такой агитатор не вызовет. Однако у Кармазанова нет выхода. Людей не хватает, а местные функционеры не внушают ему доверия. Они уже продемонстрировали свою удручающую некомпетентность. Кстати, ничего особенного он от Жанны не ждет; девочка до сих пор проявляла себя в лишь качестве аккуратного исполнителя. Вряд ли и здесь следует рассчитывать на что-то большее. Ладно, пусть поработает, наберется опыта. И потому для него лично полнейшей неожиданностью становится то, что Аверин в своей темпераментной биографии назовет «снежным чудом», а Лариса Гарденина, вероятно, не без воздействия этого определения, – «маленькой рождественской сказкой». Задушенный сугробами город будто пробуждается от апатии. На первую встречу с Жанной в помещении Красного уголка где, кстати, вопреки всем событиям так и красуется на стене портрет вождя мирового пролетариата, приходит всего человек восемь-десять, да и то – это пенсионеры, которым нечем занять свободное время. Все, вроде бы, идет, как обычно; ничего неожиданного. Но уже на вторую встречу под тем же аляповатым портретом внезапно
Даже Кармазанов через несколько дней является на ее выступление. Он уже слышал о них в скупом и сбивчивом изложении членов своей команды. Он садится в заднем ряду, отъединенный от всех аурой высокомерия, закидывает ногу на ногу, нервно сцепляет пальцы и со снисходительностью отца, вынужденного присутствовать на детском утреннике, наблюдает пустую сцену, на середине которой скрещиваются лучи боковых софитов, физически чувствует паузу, созданную ожиданием сотен пришедших сюда людей – она растет, набухает и странным нездешним звоном давит на уши – замечает, как умолкает в зале не только кашель, но любые посторонние шорохи, как успокаивают детей, как их усаживают, чтобы более не отвлекаться; он видит девочку, внезапно появляющуюся из-за складок занавеса – в лучах софитов она еще более бестелесна, чем при дневном освещении, синее платье ее, как сгусток лета среди зимы; надежда – так можно определить этот цвет, бьющий в глаза; волна хрустального пения прокатывается по залу, оно нарастает, усиливается, звенит в лепных сводах; чудны его переливы – точно от соприкосновения ангельских сфер, легок и сладок жар, бесплотно проникающий в душу; Кармазанов не сразу, видимо, понимает, что так звучит голос Жанны; а когда понимает, – вдруг выпрямляется и судорожно открывает веки, темным огнем зажигаются у него глаза, сердце начинает стучать, будто уколотое адреналином, ему не хватает воздуха, видимо, как и всем остальным, и он вдруг с испугом замечает такое, о чем раньше не подозревал – что он любит всех этих, поющих, незнакомых ему людей, они чудесны, добры, и каждый составляет с ним единое целое, они все – семья, разделяющая поровну и горе, и радости, и он может пожертвовать всем, только чтобы они были счастливы. Никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Кармазанов встает вместе с залом, и пламя в его глазах как бы выворачивается наизнанку. В нем больше нет ни ненависти, ни презрительного высокомерия. Только любовь, только счастье, только готовность свидетельствовать об этом граду и миру. Он неслышно вздыхает – тоже одновременно со всем залом, смаргивает, по щекам его проползают легкие слезы. Он, оказывается, плачет, наверное, первый раз в своей жизни, и – что странно – он совсем не стесняется этих беспомощных слез.
Вряд ли можно выразить человеческим языком то, что невыразимо. Бог не разговаривает с людьми через средства массовой информации. Колебания мировых струн не умещаются на писчей бумаге. Евангелисты правдивы – но лишь той правдой, которая отпечаталась в их душах. Собственно истина – выше и больше, чем говорят нам о том все четыре Евангелия. И потому нет смысла записывать рассказы людей, которые слышали Жанну. Тем более, что все они повторяют примерно одно и то же: счастье… радость… будто вернулось детство… проснулась душа… ангел простер крылья над миром… – никакие подробности не отражают того, что в действительности происходило, никакие из сохранившихся наблюдений, никакие магнитофоны или видеотехника. Записи не способны дать представление о реальной Жанне. И, наверное, лучше всех почувствовал это некий отец Варсонофий, весьма загадочная фигура, по слухам, личный посланник митрополита Антония, возникший на выступлениях Жанны через несколько дней. Может быть, это была благодать, скажет он репортеру, как бы не замечая приближенный к нему микрофон. И добавит уже не столько для журналиста, сколько, видимо, для себя: Человек не должен противиться благодати.
Мнение специалиста, разумеется, очень ценно. Знаменательно также и то, что Кармазанов более никогда не присутствует на выступлениях Жанны (на «радениях», как он их с усмешкой характеризует). Видимо, слезы и прикосновение благодати насторожили его. Кажется, впервые он начинает подозревать, какая исполинская сила заключена в этой хрупкой на вид, молоденькой девушке. Возможно, он тогда уже начинает побаиваться этой силы, но если даже и так, то внешне он ничем не выдает своих чувств. Чувства свои Кармазанов проявит значительно позже. А пока он пытается лишь рационально использовать ситуацию и навешивает на Жанну сразу два новых района. Прежде всего Центральный, который важен, потому что здесь вся городская администрация, и Заречный, где расположен дымно-хвостатый Металлургический комбинат. Похвалы Кармазанов не рассыпает и никаких комплиментов не делает. Он лишь говорит по начальственному сердито: Пойдешь туда и выступишь точно также. Лицо его, перекрученное мышцами, равнодушно. И только веки прикрыты, он словно не хочет смотреть Жанне в глаза.
И здесь разворачивается новое чудо, которое окончательно ставит все на свои места. Не проходит и трех дней с момента появления Жанны в этих районах, как симпатии к кандидату так называемых «демократических сил» начинают стремительно повышаться. Рейтинг его неудержимо растет. Замеры путем выборочного опроса делаются почти ежедневно, и по сводному графику, который так же почти ежедневно распечатывает флегматичный Гоша, видно, что кривая предполагаемых голосов «за» превращается в радостно-вертикальную, а количество голосов «против», наоборот, все меньше и меньше. В начале недели рейтинг дремлет на уровне безнадежных 12 – 14 %, к середине недели он повышается, причем достоверно, до 31, а к концу недели уверенно переваливает за половину. Жизнь точно начинает новый виток.
Совсем по-другому смотрят теперь на нее Гоша и Зайчик. Кем она являлась для них буквально несколько дней назад? Прихотью начальства и, вполне вероятно, обузой в будущей серьезной работе. Дурочкой без знания жизни, без опыта, без умения обращаться с людьми. Никто не ожидал от нее чего-то разумного. Отсюда и снисходительное ухаживание за ней именно как за девочкой. И вдруг – полный фурор. Вдруг – фантастическое, не поддающееся рассудку преображение. Из придурковатой служанки, место которой на кухне, превращается она в сказочную принцессу немыслимой красоты. И даже не в принцессу, а в фею, творящую невероятные чудеса. Команда, включая и дядю Пашу, просто потрясена. Каждый из них уже побывал на ее выступлениях, они уже околдованы ими, и их сердца уже озарены страстной надеждой.