Изгнание из ада
Шрифт:
— Ты сказала «капуттал»?.. Уму непостижимо. Так и слышу, как этот неуч говорит: мать, мне нужен капуттал! И ты покорно идешь у него на поводу, продаешь все за бесценок и вручаешь ему деньги? Этому недоумку, который прочесть толком не умеет, что…
— Не говори так о своем брате. Он прав, у лавки нет будущего, а сейчас мы еще и деньги за нее выручили. Умный ход — продать именно сейчас. Он меня не заставлял. Он меня убедил.
— Кроме шуток: ты вправду все продала? Наш дом и все остальное?
— Да, мой дом и все остальное!
— А где деньги?
— Деньги я отдала Эриху, чтобы он мог открыть фирму…
— Но не все же? Наверняка оставила себе достаточно, чтобы купить маленькую
— Нет. Я все отдала ему. Чтобы он мог открыть собственную фирму…
— А если я тоже захочу открыть собственное дело? Если мне тоже понадобится капитал?
Бабушка попятилась.
— Послушай, Зайка! У тебя хорошее место, с чаевыми и всем прочим ты неплохо зарабатываешь. К тому же ты женщина, рано или поздно снова…
— Вон! Сейчас же уходи! Не ты, мама, Виктор! Вон отсюда!
— Зайка! Успокойся! Послушай! Я могу многое здесь взять на себя, помочь тебе, найду работу, буду опять вносить свою долю, все образуется…
— Виктор, уходи отсюда! То, что я сейчас скажу, не для твоих ушей!
Короткая отсрочка. Малая толика детства, еще оставшаяся Виктору, началась с того, что его мама узнала: ее детство потеряно безвозвратно.
— Все ушло! — сказала мама.
— А бабуля пришла! — сказал Виктор.
Казалось бы, решение этой женщины продать свой дом, отдать все вырученные деньги сыну и с четырьмя чемоданами всего достояния переехать к дочери сочтут формой безумия, по меньшей мере изрядным помрачением рассудка. И в разговорах хотя бы намеком всплывет мысль о взятии под опеку. Или кто-нибудь заикнется о том, как бы помешать дяде Эриху просадить все деньги и спасти хоть малую часть, чтобы хватило бабуле на домик или на квартиру. Но нет. Все были в восторге, а мама лишний раз убедилась, что, кроме как у «швали» в эспрессо, она со своим непониманием всюду наталкивается лишь на непонимание. Не бабушка сумасшедшая, а мама истеричка. Не бабушка близорука, а мама слепа. Бабушка вовсе не нахалка, а большая помощь, мама же попросту неблагодарная. Разве ребенка не ждет после школы горячий обед? Разве он не под присмотром, пока она на работе? Разве не разумнее, что ребенок теперь может дома делать уроки и играть, вместо того чтоб сидеть по кофейням? И деду с бабушкой полегче, тем более что они стали прихварывать. Да и в квартире у нее постоянно чистота и порядок, а самой для этого ничего делать не надо, и вечером на столе всегда горячий ужин. А дядя Эрих получил шанс осуществить свою мечту. Для чего он иначе коммерсантом-то заделался? Откроет теперь собственную фирму и, хоть времена в экономике переменчивые, не окажется с самого начала — к счастью! — с кучей долгов по кредитам на руках.
— Коммерсантом. Не смешите меня. Мама формально сделала его своим компаньоном в лавке, так он мигом записал себя в паспорте коммерсантом. А сам целыми днями рыбу удил и вечерами в трактире торчал. Кусочка масла не продал, только сейчас впервые в жизни и взялся продавать — загнал мамину лавку да родительский дом! Купец-продавец! — Викторова мама.
Втроем в маленькой двухкомнатной квартире стало тесновато.
Бабуля была женщина крепкая, энергичная. Ни в комнате, ни в квартире мимо нее так просто не пройдешь. Фигурой она походила на шкаф, с могучим бюстом, являвшим собою самую солидную и выдающуюся часть тела. Это вам не пустяк. Из такой груди и гром грянуть может. Опирался сей массивный четырехугольник на пару тонких жилистых ног, которые находились в непрерывном движении, а если бабуля сидела, в любую минуту готовы были привести ее в вертикальное положение. Бабуля сидела возле кафельной печки, штопала носки, Виктор делал за столом уроки, но как только вставал, собираясь
— Тебе что-нибудь нужно, Кукленыш?
Это действовало на нервы. А совсем особь статья — бабулины волосы. Она гордилась, что «отродясь» их не стригла. Искусно заплетала и укладывала в высокую прическу; Виктор то и дело находил потерянные ею шпильки, подбирал их, а накопив этак с десяток, возвращал ей. Когда бабуля расчесывала волосы, разыгрывалось целое представление. Как она откидывала голову, перебрасывая волосы вперед, сперва на правое, потом на левое плечо, как двигались ее руки, причесывая волосы щеткой, как ее лицо исчезало под волосами и появлялось вновь — все это стало для Виктора воплощением чего-то пока неведомого в полноте значений, вариантов и эквивалентов.
Ванная была сплошь увешана предметами одежды, которых он никогда раньше не видел — обыкновенно их не видит никто — и названия которых узнал от бабули: грация, пояс для чулок, бюстгальтер, все розовое (нет, сказала бабуля, это телесный цвет!); ванная, увешанная этими телесного цвета торсами, походила на мясную лавку, но в остальном в квартире действительно царил порядок. Один из четырех чемоданов полнился ароматами чистящих средств и полиролей из ассортимента ее мелочной лавки — для туалета, для кухни, для мягкой мебели, для деревянных поверхностей и для пола. Мама, экономившая каждый грош и оттого всецело полагавшаяся на воду и ядровое мыло, таких вещей не покупала. Только теперь это сделалось заметно. Оказывается, существовала жизнь, которая хорошо пахла. Да и теснота особо не чувствовалась: мама почти не бывала дома, во всяком случае, пока Виктор не спал. «Молодая она», — пожимая плечами, говорила бабуля. Когда бабушка вдруг поселилась у них, маме было едва за тридцать. И она ответила на это попытками убежать, и снова никто ее не понял: она вдруг прослыла легкомысленной и безответственной.
Однако скоро в маленькой квартирке стало тесно по-настоящему. Привезли картонные коробки. Десятки, сотни коробок, сперва их складывали штабелями в передней, а когда там остался лишь узенький проход, — в гостиной. Когда же в гостиной воцарились сумерки, потому что одно из двух окон оказалось заставлено до потолка, новые пришлось складывать в спальне. Как только появились люди с коробками, Виктор получил от бабули мороженое, лизал лакомство и с любопытством наблюдал за происходящим, в ту пору он еще не стремился понять мир.
Среди ночи его разбудили пронзительные крики. Пришла домой мама. Заспанный, он выбежал из спальни, налетел на коробки, ощупью пробрался до пустого пространства, где стояла мама и кричала на бабушку.
— Это временно, — твердила бабуля, — временно! У Эриха пока нет склада, и поэтому…
— Пусть и складывает все в собственной квартире!
— Он и складывает. Но там слишком мало места. Все заставил. А где-то ведь надо…
— Я этого не выдержу. Что это вообще?
Мама начала вскрывать коробку, получалось плохо, из-за клейкой ленты и скрепок.
— Книгодержатели! — сказала бабуля.
— Книгодержатели? В этих коробках книгодержатели? Их трупы, или как?
Голос у мамы стал до того пронзительным, что Виктор решил тихонько вернуться в спальню.
Дядя Эрих всегда мечтал иметь «сподручное» генеральное представительство, к примеру от «Кока-колы». Тогда можно спокойненько сесть рядышком со своим капиталом и послушать, как он работает. «Люди пьют кока-колу, тут не ошибешься». Вот это он и называл «сподручное представительство». Кока-колу уже кто-то перехватил, и он стал искать другой «сподручный продукт». Напечатал в газете объявление: «Фирма, специализирующаяся на генеральных представительствах, имеет свободные ресурсы».