Изгнание из ада
Шрифт:
— Когда он наконец уйдет? — шепнула мама, когда Виктор помогал ей отнести тарелки на кухню. — Если он сейчас снова скажет: принеси еще пивка! — ты ответишь: пива больше нет! Слышишь?
Эрих тем временем успел наведаться в туалет и вышел оттуда, как всегда, с мокрыми волосами. Прическа и вправду представляла собой для Эриха большую проблему. Волосы у него были на редкость курчавые, непокорно торчащие во все стороны; «в сущности, — якобы сказал однажды Эрих, самокритично и с отчаянием, — это не прическа, а косматый смородинный куст!». Самое милое дело — стрижка в стиле афро-лук, но разве такое допустимо для мужчины, который желает выглядеть элегантным господином! Ни в коем случае! Он без конца мочил волосы, носил с собой пластмассовую щетку размером в ладонь, с петлей для руки, и приминал ею свой
— Мой Эрих себе все волосы отморозит! — с отчаянием твердила бабуля. — Вечно мочит волосы, а потом часами шастает по улице во всех деревнях и городах, от парикмахера к парикмахеру, в том числе и зимой, в жгучий мороз!
— У меня жар внутри! Я горю, это не проблема! — отвечал Эрих.
— Недавно пришел ко мне обедать, а в волосах сосульки. Сосульки! Впору обламывать их с головы, а ведь там внутри волоски! — Это бабуля.
Через год, в следующие большие каникулы, Виктор узнал: Эрих, который так горячо жаждал подняться по общественной лестнице, имел полностью оплаченный синий костюм, залысины на полголовы и, после кратковременной безработицы, новое занятие: заделался истребителем крыс.
— Если б он хоть раз в жизни отнесся к работе всерьез, то теперь покончил бы с собой! — Мама.
Впервые Виктор порадовался, что он единственный ребенок.
Теперь Эрих ходил в синем комбинезоне, и в его задачу входило раскладывать приманку, ставить ловушки и разбрызгивать отраву в подвалах или, что куда интереснее, в кухнях гостиниц и ресторанов.
— Хочешь как-нибудь отведать у «Захера» телятины? — спросил у Виктора Эрих, лицо его густо раскраснелось от воодушевления. — Я вчера там был! Крысы у них на кухне — во какие! — Он нервно расхохотался. — Или лучше в «Бристоле»? Изысканный «Бристоль»! Тараканы ордами шастают! — Он едва не задохнулся от смеха, чувствуя себя триумфатором: ну как же, получил доступ в большой мир, в желанное жизненное пространство, по крайней мере в передние и подсобки или в подвалы большого мира, и вот ведь какая штука, парень! Пусть этот мир презирал его, не давал ему подняться наверх, он знал и рассказывал: этот мир полон крыс и тараканов.
Виктор так и не узнал, в чем тут дело — в нерадивости дяди Эриха или, наоборот, в излишней старательности, но в следующие каникулы услышал, что дядя Эрих опять остался без работы. Может, в приличных венских домах исчезли крысы, может, Эрих всех их изничтожил и делать ему стало нечего? Он как бы насытил рынок? Или же крысы, невзирая на его усилия, наоборот, расплодились, так что пришлось нанимать настоящего истребителя вместо этого верхнеавстрийского бахвала?
Как бы то ни было, Эрих вытянул выигрышный билет: устроился ночным портье в почасовую гостиницу. В легендарную «Вена-Запад» возле Западного вокзала, известную среди знатоков под названием «Дикий Запад».
В одной из тамошних задних комнат — на двери красовалась табличка «Закусочная» — играли в штосс, запрещенную азартную игру, которая неуклонно разрушала несчетные жизни, однако же золотила жизнь Эриха. Он прогорел как «генеральный представитель», еле-еле сводил концы с концами как коммивояжер, а вот теперь, как ночной портье в почасовой гостинице, имел их, сиречь комиссионные, они прямо-таки текли рекой. Наконец-то он обрел желанное «сподручное представительство». Вальяжно сидел за стойкой, пил виски, а за дверью с табличкой «Закусочная» один спускал все, другой выигрывал дом, но для Эриха не имело значения, кто там выигрывал, кто проигрывал, — он неизменно получал свои «комиссионные». Да, смекнул Эрих, вот где его безусловный талант: смотреть в оба и одновременно в сторону. Самый же большой его талант — как он тоже смекнул здесь, за обшарпанной стойкой, — это кабаре. В нем запоздало раскрылась природная способность к имитации голосов и мимической пародии. Он пожинал бурю восторгов, когда в закусочной подавал напитки, изображая при этом пьяного фраера, которого проститутка только что затащила в гостиницу. Когда устроил этот спектакль впервые, вышло все по капризу, возможно из-за выпитого виски,
Директор Грюн был то ли владелец, то ли — в точности никто не знал — представитель владельца гостиницы «Вена-Запад». Раз в неделю он появлялся, чтобы произвести «учет». А происходил учет очень просто: директор Грюн пересчитывал простыни. Нехотя. Через силу. Тщательно и с большим подозрением. Что давало кой-какой материал для актерских талантов. Каждая использованная простыня — это постоялец, полторы сотни шиллингов. Никаких списков директор Грюн видеть не желал, никаких записей в регистрационной книге, никаких отчетов портье. Никто же не подписывает регистрационную карточку, забежав с проституткой на полчаса в гостиницу! Директор Грюн пересчитывал простыни. После каждого постояльца стелют новую простыню, таков закон в этом заведении, поэтому простыня — это платящий клиент, полторы сотни шиллингов. Незачем говорить, что Эрих мгновенно сообразил, что нет ни малейшей причины менять простыню после каждого клиента. Сколько таких, что эякулировали, не дойдя до кровати, сколько таких, что не эякулировали вообще, так как были до того пьяны, что уже не могли. А разве же не это есть гордость, цель, пресловутое мастерство проституток — «остаться чистыми», чище «законных шлюх», сиречь жен фраеров, снова и снова ловко получать денежки за несостоявшийся акт?
Эрих сговорился с Сузи, горничной, которой полагалось после каждого постояльца менять простыню, опорожнять пепельницу и убирать волосы из водостока в душе. Каждая не замененная, а просто расправленная простыня, поделенная на двоих, на Сузи и Эриха, помноженная за ночь на двадцать, а вкупе еще на тридцать за месяц, обеспечивала изрядный доход, особенно если ты сам получал деньги и распоряжался ими. Две-три тысячи «ошибок» ежемесячно в пользу Эриха — вполне нормально, и Сузи была счастлива. До такой степени, что занималась с Эрихом тем, чего проститутки в номерах с клиентами избегали, и для Эриха это был дополнительный плюс.
Грюн считал простыни, задумчиво качал головой, считал снова:
— Раньше дела таки шли куда лучше!
— Конец месяца, господин директор, у людей нет денег. На следующей неделе все будет иначе, ручаюсь, господин директор Грюн!
Взрывы хохота, когда Эрих затем в «Закусочной» сервировал напитки, а при этом выпячивал нижнюю губу, сдвигал очки для чтения на самый кончик носа и, брызжа слюной, изрекал:
— Еще что-нибудь? Нет? Раньше дела таки шли куда лучше!
На самом деле директор Грюн, разумеется, слюной не брызгал. Но все знали, что он еврей. И в глазах клиентов Эрих в роли директора Грюна выглядел натуральнее, чем сам директор. Еврейский акцент директора, выбор слов и построение фраз — лишь благодаря Эрихову утрированию все это становилось настоящим: да, еврей должен говорить именно так! Для Эриховой публики как раз имитация была образцовой.
— Господин Эрих! Изобразите директора!
— Ага! Сбацайте номер с Грюнлингом! Давайте, господин Эрих!
Иногда директор Грюн приходил производить учет вместе с сыном, Анастазиусом, которого персонал называл Грюнлингом. Грюнлинг, неуверенный в себе, сутулый, нагловатый парень лет двадцати с небольшим, художник, всегда носил с собой белую крысу. Она то сидела у него на плече, то выглядывала из кармана пиджака, то вдруг припускала бегом по гостиничному холлу.
— Стани! Позови животное обратно, я тебя умоляю!
Получив от отца две крупные купюры, Стани свистом подзывал крысу и уходил, меж тем как отец только головой качал.
— Эта крыса слушается его с первого слова. Умное животное. Как говорят, из всех животных умнее только дельфины!
Особым успехом пользовались Эриховы выступления, когда он изображал директора в диалоге с его сыном, с Грюнлингом:
— Стани! Что такое я вижу у тебя на плече? С виду очень умное! Может быть, это дельфин? Нет, вы видели моего сына? У него на плече дельфин! Ну разве же это не артист!