Изгнание из ада
Шрифт:
Эрих как бы брал своего рода реванш за все прошлые неудачи, пожинал запоздалые лавры. Все, в чем жизнь так долго ему отказывала, он получал теперь с такой легкостью и так щедро, будто с процентами за потерянное состояние матери и за все перенесенные унижения: клал в карман комиссионные, ничего не продавая, издевался над крысами, не терпя неудачи с их истреблением, обогащался, пародируя мир, вместо безуспешных попыток сделать в этом мире карьеру.
Эрих богател на Сузи и на «Закусочной». Но вместо того чтобы спокойно, свободно, хладнокровно и цинично пользоваться такой ситуацией, Эрих пал ее жертвой. Номер «Директор Грюн» сломает ему жизнь. Низменный мир хотел видеть его лишь как карикатуру на еврея, а
Вот так и вышло, что первым евреем, которого Виктор вполне осознанно воспринял как еврея, был антисемит, дядя Эрих.
Эрих, который, брызжа слюной, склонялся над фантазийным супом и без умолку разглагольствовал, выпятив нижнюю губу. По дороге на «ночное дежурство» он заглянул к сестре, в надежде поужинать, словно нюхом почуял — уж на лестнице-то в самом деле мог почуять — и явился, аккурат когда у Марии был готов знаменито-подозрительный супец. На следующие летние каникулы Виктор поедет в Англию, два месяца в Оксфорде — вот это новость с пылу с жару!
— О, там мальчик сможет развернуться! — сказал Эрих. Он уже не замечал, где и с кем говорит, еврейский акцент вошел ему в плоть и кровь, успех, каким он пользовался, стал для него как бы наркотиком. — Англия! Очень недурно! Скажи-ка, мальчик, какой секс знают англичане? — Эрих с нетерпением ждал смеха. — Эссекс, Уэссекс, Суссекс! — Он аж подавился от смеха, закашлялся. — Ты таки многому там научишься!
Последние каникулы перед выпуском. Лето 1972 года. Впервые Виктор очутился в большом мире. К тому же в Англии, которая в ту пору была синонимом мира и происходящего. Не имело значения, что он опять попал в интернат, в лагерь, в summer school [22] , сменил тюремную камеру на огороженную зону, тем не менее именуемую свободой, — иной возможности поупражняться в свободе он не имел. Только здесь, на этом тесном поле пересечения множеств, были возможны недоразумения, возникающие между людьми — теми, что пробуют освободиться, и теми, что чувствуют себя свободными.
22
Летняя школа (англ.).
Речь шла только о нем, его надеждах, его представлениях о свободе. В Вене, садясь на поезд в Англию, он вовсе не думал о том поезде, что в 1938-м привез в Англию, на свободу, его отца. Отец тоже не сказал об этом ни слова.
Мать поцеловала его на платформе, своего отворачивающегося малыша, метр сорок девять впредь до отмены, она плакала, поскольку любила всплакнуть, когда в битве жизни бывало время растрогаться, потом сказала:
— Пожалуйста, будь осторожен, ради Бога, береги себя… и береги деньги: если познакомишься с девушкой, вовсе нет нужды всюду платить за нее. Незачем хвастать и постоянно угощать ее за свой счет! В результате она тебе в жизни не подойдет, а ты только деньги растратишь!
С кривой усмешкой отец выхватил из кармана купюру, дал Виктору:
— Вот, держи! Трать себе на девушек, которые не подходят для жизни!
Летняя школа, summer school.Когда у них в школе появились ее проспекты, Виктор сразу понял: он должен туда поехать, наконец-то вырваться на свободу! Лето у освободителей!
Матери он сказал, что языковые каникулы в Оксфорде очень рекомендуют, ведь таким образом в последние каникулы перед выпуском учащиеся могут подшлифовать свой английский; отец мгновенно углядел перспективу — целых два месяца без стрессов посетительных дней; и обоим Виктор сказал, что в Оксфорд едет весь класс и он не хочет быть единственным, кто останется дома, — стало быть, все ясно.
— Раз это так важно для выпускных экзаменов… — Мама.
— Ты не должен становиться единственным исключением… — Отец.
В эту поездку из всего класса, кроме Виктора, записались только двое, в том числе Хилли.
У двери метрдотель попрощался, в своем смокинге он был сейчас похож на поникшую черную птицу с парализованными крыльями.
— Еще раз покорнейше благодарю, большое вам спасибо! Надеемся, вам все пришлось по вкусу. Позвольте в качестве небольшого подарка от заведения… — Метрдотель слишком устал, чтобы договаривать фразы до конца, просто сунул Виктору в руки бутылку красного вина и пожелал «доброй ночи».
Да, именно доброй ночи желал себе и сам Виктор. Он испытывал облегчение — оттого что все вытошнил, от ночного воздуха, оттого что признан взрослым — и был счастлив. Нельзя, чтобы все сейчас кончилось.
— Где мы ее разопьем? — спросил Виктор, помахав бутылкой, и сел в такси.
Хильдегунда на заднем сиденье вроде бы немедля прижалась к нему… увы, нет! Она просто рылась в сумке и невольно слегка прижалась к нему, когда вытаскивала сумку, торчавшую между ними как толстая защитная перегородка, и ставила ее с другого боку, безобразную сумку из черного кожзаменителя, формой похожую на пакет из супермаркета. Странно. Он ожидал увидеть сумку пошикарнее, последний крик моды. Хотя, возможно, сейчас в моде как раз такие сумки, или оригинальность в том-то и заключается, чтобы ходить со старомодной сумкой, или она, супруга учителя религии и мать пятерых детей, полностью утратила контакт со всем мирским. Он глубоко вздохнул.
— Нашла, вот он! — победоносно воскликнула Хильдегунда, вытащив толстый комбинированный швейцарский ножик, из которого… о нет! она сломала ноготь на указательном пальце. — Ничего страшного! Тут и ножнички есть! — Она извлекла из ножика штопор и улыбнулась: — Держи!
— Куда поедем? — Таксист особого нетерпения не выказывал, счетчик включен, торопиться незачем. Голос его звучал ворчливо, потому только, что звучал так всегда. Виктор и Мария смотрели вперед, на широкий бычий загривок таксиста, он, охая, повернулся, они увидели мясистое лицо и здоровенное пузо, которое он отрастил за долгие годы сидения за баранкой. Они переглянулись и тотчас поняли, что подумали об одном, у обоих возникла одна и та же ассоциация:
— Оке…
— …форд!
— Ты помнишь!
— Еще бы!
Полагаться на это нельзя, но порой все-таки возникает ощущение, будто в устройстве жизни есть некая внутренняя логика. Нож. Этот таксист. «История про плод чрева». Конец детства.
— Поезжайте! — Виктор.
— Извольте! С удовольствием! А куда? — С плохо разыгранным спокойствием таксист побарабанил толстыми пальцами по рулю.
— Вы же слышали: поезжайте! Просто поезжайте! — Хильдегунда.
— Круговой маршрут! — сказал Виктор, забирая у Хильдегунды швейцарский ножик. — Например, прямо, потом по всему Рингу, потом до пристани. Поезжайте! — Виктор воткнул штопор в пробку. — А что это за музыка? Радио?
— Нет, — ответил таксист, — кассета. Списал с компакт-диска. Софт-рок три!
— Софт-рок! — Хильдегунда посмотрела на шофера. — С ума сойти!
— Прелесть! Разве нет? — сказал Виктор. — Сделайте погромче, да, еще немного, вот так хорошо! И поезжайте, наконец! — С тихим хлопком пробка выскочила из бутылки. Шофер, пыхтя, обернулся, недоверчиво взглянул на пассажиров. Виктор бросил на сиденье рядом с таксистом тысячную купюру. — Поезжайте! Мы скажем, когда остановиться.