Изгнание из рая
Шрифт:
Распахнулась дверь. Флюр, протирая глаза, показался на пороге комнаты. Остолбенел, увидев Митю. Митя шел навстречу ему, раскинув руки, как Христос на кресте.
– Митька!.. – Флюр присел, схватился рукой за косяк. – Ты, браток, что ли!.. Или не ты?!..
Почему все они его не узнавали?! Неужели он так изменился?!.. О, скорей за стол, за укрытый старыми желтыми газетами стол, он пошлет Соньку купить все, все что нужно, из еды, он закажет ей самого лучшего, он шепнет ей: купи икры, семги, балычков, буженины, ананасов, яблок, авокадо… купи мяса, много мяса… И они будут пить. Они будут все время, бесконечно пить коньяк, плакать, обниматься, опять рыдать, и петь, и сквернословить, и выть, и вспоминать. Они будут оттягиваться и улетать. У них вырастут крылья. И они улетят далеко, далеко… отсюда не видно…
– Я, – сказал Митя. Флюр подошел к нему. Обнял его. Митя тоже обнял его и затрясся в рыданьях. – Это я, Флюрка. Плохо мне. У меня… жена умерла. Изабель. Нет больше Изабель. Нет.
Флюр оторвал от своего плеча его залитое слезами лицо. Подхватил под мышки, как раненого.
– Двигай сюда, ко мне. Сейчас позовем Янданэ. Сейчас выдавим из тюбика Рамиля. Бабы придут. Сонька. Мара. И посидим. И выпьем. Я вижу, ты затарился. Я страшно рад тебя видеть, эх!.. Может… и Хендрикье позвать?.. пусть посидит тихонько, как мышка… она нам не помешает… она все-таки любила тебя…
Он затряс головой. Нет. Нет. Хендрикье не надо. Она слишком похожа на Изабель.
– А где… Гусь Хрустальный?..
– Гуся больше нет, – опустил Флюр голову. – Гуся убили. Он водился тут со всякими. Ну, знаешь, Москва большая. А ты, я смотрю, выплыл, дельфин, да?!.. ну ты и красавец стал, Митька!.. только на тебе лица нет совсем… да, тебе выпить надо… и крепко… чтоб заглушить…
Митя наклонился к Соньке, стоявшей поблизости, не сводившей жадных глаз с Митиной шапки, с Митиной дубленки от Версаче.
– Сонечка, поди купи всякой всячины, какая на тебя посмотрит. Самой вкусной. Нам нужна будет жратва. Много жратвы. Не скупись. Бери с собой большую сумку. Ну, рюкзак. Мы загудим на славу.
Он выдернул из кармана наудачу ворох стодолларовых купюр, сунул в трясущиеся руки Соньки-с-протезом, мазнул смущенным взглядом по заблестевшим ужасом и восхищеньем Сонькиным глазам. Из своей комнатенки вышел, щурясь на тусклый коридорный свет, раскосый монгол. Его черная косичка – в прядях уже вились редкие седые нити – отросла еще больше, свисала плетью меж лопаток, уже доходила до пояса, как у девушки. Он не выказал никакого удивленья, увидав Митю. Он улыбнулся, как Будда. От него сильно пахло сандалом. Жег сандаловые палочки, молельник, как всегда.
– О, Митя, ты, – тихо сказал он. – Я все слышал. Я хочу выпить с тобой коньяка. За то, чтобы ты больше никогда не плакал. Будда никогда не плакал и не смеялся. Он единственный освободился от страдания и от радости.
Он на минутку заглянул в камору Янданэ. Все было почти по-прежнему. Лежак от старого топчана на полу, старый телевизор в углу, где плыло и дрожало, как лужа под дождем, изображенье, на стенах – буддийские мандалы, круги сансары, бурятские и монгольские вышивки, самодельные картинки маслом. Неужели это его, Митькины, картинки?!.. О да, храню, горжусь, как видишь, кивнул на холсты Янданэ. А ты стал, небось, великим, знаменитым?.. Да, стал, кивнул Митя. Такой стал знаменитый, что держись. Он перевел взгляд. На полке, что Янданэ прибил под самым потолком, сидела маленькая японская куколка, девочка, в крошечных деревянных гэта и лиловом кимоно, с ярко-алым бантом на спине. Ток ударил его, разрядами и молниями потек по телу. Что он вспомнил? Память – плохая штука. Лучше бы не было ни времени, ни памяти. Вот так, когда-нибудь, он увидит в толпе белое платье, похожее на лилию, услышит нежный смех, заметит жемчужное ожерелье на шее – и отвернется, и тоже заплачет. Не плачь, сказал ему Янданэ, не плачь, друг. Все пройдет, пройдет и это. Как дым осенней ночью. Гляди, какой валит снег на дворе.
И Сонька-с-протезом нанесла всякой еды, вытаращив ошалелые от шуршащих баксов глаза, и они настелили на стол в комнатенке Флюра старых газет, как делали это обычно; и наставили битых чашек, пластмассовых рюмок, и закипятили чайник, и насыпали заварки «Дилмах» от души, и зазвали старую Мару, и она ахала и охала, и Янданэ принес сандаловые палочки и зажег их в пустом стакане; и они поставили на стол две, три, четыре бутылки коньяка, и смеялись от счастья, что у них так много, как никогда, еды и выпивки; «как в раю!..» – гремел Флюр, а Янданэ тонко, спокойно улыбался, отрешаясь от всего земного; и они наливали и пили, пили и опять наливали, и пьянели, и веселились, – и Митя пил и наливал, а боль все не проходила, все не улетучивалась из груди, и он наливал еще и опрокидывал в горло, и в голове гудело, будто она была колокол, Царь-Колокол в Кремле, и, когда он сделался совсем пьяным, совсем пьяным и беспомощным, как ребенок, он скатился с колченогого стула, сел на пол и заплакал, и его плач сотряс стены комнатенки, – а на самом деле он тоненько, как щенок, скулил, подняв голову, воя в потолок. И он видел – по потолку змеятся трещины. Он видел: жизнь грязна, стара и плоха, вся черна, как черный Сонькин протез. В жизни только и хорошего, что хороший молдавский коньяк «Белый аист», так давайте еще нальем, а не хватит – еще пойдем купим!.. Гудим, ребята!..
А что, ребята, я надрался уже до бесчувствия, да?.. не-ет, ели я еще что-то чувствую, следовательно, сущест… сущест… ну да, вую… А, ребята, вы что думаете, я такой же, как и был?!.. не-а, я уже другой… я – страшный… кар, кар, я здешний ворон!.. и тишина… я вас щас все расскажу, все расскажу… Я убил вместе с Варежкой сначала тех стариканов, что с картиной… ну… Варежка сам в лифте гробанулся, сам!.. я не!.. не виноват!.. он сам… Янданэ, что ты зыришь, как волк?!.. у тебя глаза волка… узкие… хищные… и я взял картину, взял… и потом у Снегура… та японка… ну не японка она, Флюр, а русская, она замужем за япошкой… у нас была любовь… ты знаешь, Флюр, любовь – это пытка… ею Бог тебя пытает, приставляет к тебе раскаленные прутья… загоняет иголки под ногти… я задушил ее… да, я задушил свою любовь, Флюрка!.. чтоб она меня не пытала больше… я замучился… Выпьем!.. выпьем, умоляю вас… мне станет легче… легче…
Я убил Анну и снова взял картину… а та рыжекосая, она шла за мной по пятам… она все время ходит за мной по пятам… Инга!.. игорный дом… подпольный игорный дом… и я швырнул карту, а там – под рубашкой – я… я сам… зверь… и меня, зверя, хотели убить… на меня наставляли револьвер… сначала – Лангуста… у, пащенок… потом – Андрей… я выстрелил в Андрея на дуэли… в парке Монсо… я убил его и женился на его жене… Париж, Париж!.. отчего ты не спишь!.. спать в Париже невозможно, ребята, там же ночная жизнь… там все ночью гудит и пахнет… там женщины пахнут, как лилии… моя Изабель была – лилия… я сорвал ее… я нюхал ее… кусал ее лепестки – и все скусил… сжевал… Изабель Рено, черт бы вас всех взял, почему вы не слушаете!.. три дня назад я похоронил ее… ее убили на спектакле, в Большом театре… сняли ожерелье… ожерельице, между нами, девочками, жемчужное, не слабенькое, Царице когда-то принадлежало… оно попало мне странно… эти сокровища мстят мне… мстят за хозяйку!.. они все исчезают у меня, исчезают!.. их у меня отнимают, крадут, вырывают их с кровью!.. они – живые!.. слушай, Рамиль, эти проклятые камни – живые!.. я их боюсь!.. почему они – живые?!..
Зачем они ее убили?!.. кто?!.. я найду их, сук, и убью… я сам их убью, своими руками… я уже умею убивать… но я не преступник!.. я – хороший!.. я правда хороший, Флюр?!.. скажи, я классный, да?!.. все при мне, я и на морду ничего, и душа у меня есть… и я еще такие картины напишу, такие картины… такие!.. все попадают… все будут стоять у холстов и гадать: ах, кто это… Даная… и на нее падает золотой дождь… а это Адам и Ева бегут сломя голову, бегут из Рая… ведь в Раю, ребята, очень плохо… так плохо, та-ак… страшно там… и холодно… лед один, снег… зуб на зуб… не попадает…
И я убегу оттуда, из Рая, ребята, из этого проклятого, страшного Рая, я свалю оттуда в туман… сделаю ноги… у меня ноги длинные, я умотаю… только они меня и видели… им меня ни за что не зацапать… хотя я уже все знаю про их райские котировки акций, пошли они… про валютные кризисы… про всю их райскую бодягу… все в Раю сгорит, ребята, на хрен… все их деньги сгорят… и все мои деньги, братцы, сгорят тоже!.. а их у меня на счетах… и под матрацем… и в чемоданах… и под обивкой кресла… много лимонов… лимонов баксов… вы думаете, я шучу?!.. как бы не так… не до шуток мне… ну да, шучу, шучу, на шабаш лечу… Янданэ, почему у тебя в запасе нет китайской змеиной водки?!.. водки хочу… нашей, простой, сибирской, китайской, змеиной… со змеиным ядом… а это кто такой на меня так пялится, Янданэ, а?!.. откуда ты его взял?!.. у, сволочь, зенки вылупляет… чем-то я ему не приглянулся…