Изгнание
Шрифт:
– Признайся, ты думаешь о Боде? – допытывался Пиц, который воображал, что Ольге тяжело видеть, как его дети наслаждаются пляжем и морем, пока ее чада и их общий мальчик ждут мать в дождливом Петербурге.
– Я думаю о нем каждую секунду… – Лёля не лукавила. Мысли о детях всегда были у нее в голове. А уж младший сын представлял собой ее самую большую ценность. Он был ее гордостью и счастьем. Она обожала Володю со всей материнской страстью. Он был доказательством главной любви ее жизни. Кроме того, мальчик был невероятно похож на мать, только выполнен в мужском варианте. Как же она могла не думать о нем? Уловив нотки угрызений совести в голосе Павла, госпожа Пистолькорс не могла не воспользоваться моментом, уверенная, что делает это для его же пользы. – Как жаль, что он не может быть здесь с нами… Бедный мальчик, найдем ли мы нужные слова, чтобы объяснить ему все, когда он подрастет… Бог со мной, с моим добрым именем, я не ропщу. Вероятно, я заслужила. По грехам дается нам… Но за что страдает невинное дитя?
Ее слова попали точно в цель, в самую сердцевину раны. Они
Два спокойных года в жизни России, напоминающие эпоху Александра III, были, пожалуй, идеальным временем для обсуждения личных вопросов с московским генерал-губернатором. Тот пребывал в отличном расположении духа от блестящего хода с бескровным присоединением китайского Порт-Артура, незамерзающего порта Ляодунского полуострова, в ответ на занятие немцами Циндао. Молодому Государю пришлось выдержать напор министра финансов Витте, который требовал отказаться от этой авантюры, предложенной министром иностранных дел Муравьевым. Однако главный аргумент, который для Императора перевесил все предостережения, заключался в том, что, если Порт-Артур не присоединит Россия, его захватят англичане, чьи корабли уже с самым алчным видом курсировали недалеко от полуострова. Это был не слишком дружественный жест в отношении Китая от страны, которая дала обещание его защищать, но отчего-то более всех по поводу судьбы Порт-Артура возбудились не китайцы, а Япония и Англия, которым, очевидно, самим хотелось заполучить этот лакомый кусок.
Но, несмотря на благоприятную атмосферу, страх объяснения с братом переборол в Павле чувство стыда и стремление души к правде и покою. Пиц не решился открыться Сергею ни в этом, ни в следующем году, все сильнее страдая от мук совести и от своего кожного недуга.
Тем временем госпожа Пистолькорс, используя болезнь как предлог, все больше и больше проникала в жизнь Пица. Осенью она ездила с ним в санаторий под Берлином, где Его Императорское Высочество принимал ванны, которые давали ему временную ремиссию. Они шокировали местный бомонд, открыто появляясь вместе на публике, слухи о чем быстро достигли России. И вот уже питерские сплетницы взахлеб обсуждали разнузданные нравы царской семьи.
IV
Осень золотом фонарей отражалась в зеркале мокрых бульваров. Петербуржцы, озябшие в своих загородных имениях и на крымских дачах, косяками потянулись в столицу.
По субботам в уютный дом Танеевых на шумные танцевальные вечера свозили отпрысков уважаемых семей – детей княгини Юсуповой, министра юстиции Муравьева, графини Сумароковой-Эльстон, сестры адъютанта московского генерал-губернатора.
Под аккомпанемент хозяина особняка, Александра Сергеевича, который был не только обер-гофмейстером двора, но и довольно знаменитым композитором, нескладные подростки имели возможность продемонстрировать разученные с господином Троицким па. Учитель танцев, несмотря на свой утонченный и напомаженный вид, был весьма требователен и строг с юными танцорами. К счастью, его к Танеевым не звали, и дети могли весело кружиться под музыку, без окриков и замечаний. Девочки обыкновенно старались, а мальчикам изящные движения быстро надоедали. Они начинали шалить, отвлекая баловством и юных партнерш. Самым несносным из всех непосед был Феликс Юсупов. Он сам не был в состоянии долго оставаться сосредоточенным и другим не давал.
Больше всего от него доставалось старшей дочери хозяев, Анне. Она была несколько полновата, и лицо ее с наивными голубыми глазами было слишком простым для наследницы аристократического рода. По внешним достоинствам Аня сильно уступала своей младшей сестре, Але, которая была похожа на хорошенькую фарфоровую куклу. Если б лица можно было сравнить с тканью, то Анино было бы дешевым ситцем, в то время как у сестры был бы белый атлас с перламутровым отливом.
Найти кавалера для Анны было настоящей проблемой. Никто не желал с ней танцевать. Взрослым часто приходилось вмешиваться и в приказном порядке назначать Ане партнера на вальс или мазурку. Если эта незавидная участь постигала Феликса, он выполнял обязанности с нескрываемым раздражением, стараясь как можно сильнее отдавить девочке ноги в ее новых атласных туфельках, чтобы в будущем она сторонилась его, как чумного. Заканчивалось все, как правило, скандалом и горькими слезами пострадавшей. Сложно было сказать, что было главной причиной ее рыданий – боль физическая, которую Феликс причинял с бравурным садизмом, или душевная обида. Бедный ребенок, который вырос в родительской любви, не готов был к открытому неприятию других людей. Анна никак не могла понять, чем же заслужила такую резкую неприязнь этого мальчика, похожего на юркого, бледного крысенка. Было обидно вдруг осознать свою внешнюю посредственность и отсутствие шарма, который часто важнее идеальных черт.
Анна еще, может быть, смирилась, если бы ее отвергал старший брат мучителя, Николай, который с презрением взирал на всех несуразных подростков из-под своих густых, черных бровей. Его мясистые губы всегда были изогнуты брезгливым изломом. Девочек страшно интересовало, улыбался ли молодой человек хоть кому-нибудь.
Старший сын Юсуповых терпеть детские балы не мог и появлялся там только из-под палки. Зинаида Николаевна не злоупотребляла своей родительской властью, поэтому Николай баловал Танеевых своим присутствием редко. Мать все прощала своему любимцу, который внешне был похож на отца, Феликса Феликсовича, но тонкой натурой и талантами весь пошел в нее. Николая тянуло в театр, в искусство, что совершенно выводило приземленного отца из себя.
Княгиня осуждать сына за изящные увлечения не могла. В ней самой открылся настоящий сценический дар. Елизавета Федоровна придумала устроить спектакль, который поставили знаменитые режиссеры, Станиславский и Немирович-Данченко, в котором играли аристократы-любители. Задумка удалась. Зинаида Николаевна стала настоящей звездой постановки. По крайней мере, публика, генерал-губернатор и Станиславский были от нее в полном восторге.
V
Февральские студенческие волнения студеным дыханием последнего зимнего месяца внесли новое охлаждение в медленно налаживающиеся отношения двух лагерей, на которые разделилась императорская семья после Ходынской катастрофы. Первая группа августейших родственников во главе с небезызвестным кланом Михайловичей радела за реформы и к любым бунтам относилась снисходительно, с некоторой даже симпатией, потому как волнения лишний раз доказывали, что не все ладно в государстве Российском. Их острые языки не знали удержу в критике всего и вся. Не имея важных ответственных постов, не отвечая ни за что, они рассуждали на любую тему, вид имея самый важный, как если б равных им знатоков вопроса не было во всем свете. Послушать их, так будь они во главе государственных институтов, вот уж тут-то бы и расцвела Россия. Они-то знали, как должно править страной. Их популистские лозунги нашли горячую поддержку в рядах светского бомонда, неожиданно оказавшегося весьма прогрессивным, в особенности после бокала-другого шипучего напитка. Да что там, сливки общества зачастую оказывались более либеральными, чем те сословия, о правах которых они пеклись. И ведь как пеклись! Как разбирались в чаяниях народных! Пусть представления о том, как живут люди по ту сторону дворцовых стен, были у них весьма смутные. Да разве это важно? Главное – свобода! Это магическое слово-шифр, код ко всем замкам, ключ к любым сердцам. Вряд ли аристократы понимали, что действительно нужно рабочим или студентам, если полагали, что хаос и анархия – это то, что пойдет народу или стране на пользу. Но сама мысль о некоей абстрактной свободе, которую каждый понимал по-своему, была настолько добродетельна и героически прекрасна, что облагораживала демагогию любого болтуна и фрондера, пусть даже он нес самые наивную утопическую чушь.
Тому, что к этому лагерю прибился сердобольный Константин Константинович, никто не удивился. Он был один из немногих, кто искренне жалел разогнанных студентов. Его тонкая натура не могла смириться с любыми суровыми мерами, и он, ни секунды не колеблясь, поддержал требование о расследовании репрессий против студентов.
Группе кузенов-либералов противостояли братья покойного Государя. Их посыл был прост – поскольку твердый стиль правления Александра III на практике доказал свою эффективность, обеспечив стране мир и спокойствие на многие годы, этого направления и следовало придерживаться. Им было с чем сравнивать. Это их отца, Императора Александра II, разорвала бомба террориста. Сыновья убитого Царя-реформатора знали, что с бунтарями нельзя заигрывать. Стоило только пойти на поводу у разбушевавшейся толпы, и пиши пропало. Мятежники будут повышать ставки. Вновь начнутся убийства чиновников, а там и до покушений на Государя недалеко.
Как бы непримиримы ни были противоречия по студенческому вопросу, они, ко всеобщему приятному удивлению, не испортили гуляний на масленицу. Петербуржцы отчаянно веселились на многочисленных балах, которых, по ощущениям, в тот год давали больше, чем когда-либо.
Воспользовавшись атмосферой праздника, Павел тоже устроил у себя оживленный вечер, зазвав на него множество молодых девиц. Пиц сразу уговорился с Мамой Лёлей, что пригласит на прием своего бывшего воспитателя, Дмитрия Сергеевича Арсеньева, поэтому им придется соблюдать дистанцию и держаться друг с другом холодно, в рамках формальных приличий. Старик непременно поделится своими наблюдениями с Сергеем. Павел рассчитывал, что, если близкие поверят в их с Ольгой разрыв, их на какое-то время оставят в покое. Пиц строго следовал легенде – с Лёлей не танцевал, за обедом сидел между Михен и Зинаидой Богарне и не бросил в сторону своей любимой ни единого взгляда. Ольга, в свою очередь, разместилась за другим столом и благосклонно принимала ухаживания пожилого соседа. В конце вечера Арсеньев откланялся довольный. Похоже, парочке удалось ввести его в заблуждение.
Острую политическую тему, напротив, как Павел ни старался, полностью обойти не удалось.
– Университетские непорядки истекают из политической пропаганды. Ежели не принять самых строгих мер, можно дождаться покушений на жизнь Государя, – довольно резко ответил Павел кузену Мите, младшему брату Константина Константиновича, который не нашел более подходящего времени, чтобы поинтересоваться его мнением.
Великие Князья были добрыми друзьями. Оба обожали лошадей и ценили кавалерию превыше любого другого рода войск, что снабжало их бесконечными темами для обсуждений. Кроме того, Митя тоже имел сценический талант. Кузены с удовольствием разделяли и это увлечение, участвуя в веселых семейных постановках. Младший брат Константина Константиновича, как и Павел, не рвался к власти, не грезил о головокружительной карьере крупного государственного деятеля или политика, он находил радость в простых вещах, в командовании конногвардейским полком. Единственное, чего не понимал Митя, это увлечение Павла госпожой Пистолькорс. Он вообще к женщинам относился с некоторым недоверием и в свои без малого сорок никогда не был женат.