Изгнанница Муирвуда
Шрифт:
— Лежи смирно, — тихо сказала Майя, положив ладонь ему на грудь.
Нахмурившись, он быстро огляделся, увидел темноту и вновь уставился на Майю. Теперь на лице его было написано облегчение.
— Уф-ф, — проворчал он и несколько раз моргнул. — Приснилось, что меня похоронили в костнице. Живого, — он содрогнулся. — Сейчас ночь?
— Да, — ответила Майя и вгляделась ему в лицо. Часть пути он сумел пройти на своих двоих, но был слаб и в конце концов вновь потерял сознание, не выдержав боли от ран.
— Мне не больно, — пробормотал он. — Я могу идти.
— Пусть
Кишон испытующе посмотрел ей в глаза.
— У вас усталый вид.
Майя чуть улыбнулась.
— А у тебя — израненный.
Услышав это, он скривился и попытался пошевелиться. Его пронзила судорога боли.
— Оставьте меня здесь, — хриплым шепотом сказал кишон. — Я для вас лишь обуза.
Майя нахмурилась.
— Я думала, ты знаешь меня лучше, — сказала она. — Никто тебя не оставит.
— А все-таки оставьте, — просто сказал он. — Если вы хоть раз думали о том, чтоб избавиться от меня — вот он, ваш шанс. Я ничего не смогу сделать.
— Я не плачу предательством за верность, — ответила Майя.
На лицо его набежала туча. Выражение по-прежнему оставалось непроницаемым, и все же Майя готова была поклясться, что он удивлен. Он мрачно усмехнулся, но смешок перешел в болезненный кашель, и тело кишона снова свела судорога.
— Не смеши меня, — сдавленным голосом выговорил он. — Смех — это пытка. И не говори про верность. Мне просто хорошо заплатили.
Майя подтянула колени к груди, обхватила их руками, положила голову на руки и посмотрела на кишона.
— Мы давно уже вышли за пределы простого долга, кишон. Прошлой ночью я спасла тебе жизнь. Как ты спасал мою бесчисленное множество раз.
— Будь ты умна, — он издал сдавленный стон, — ты бросила бы меня прямо здесь. И ушла бы, не оглядываясь. Я не заслуживаю жалости. Твоей — в особенности.
— Пусть так, но мне все равно тебя жаль. Я рада, что у нас появилась возможность поговорить. Я хотела бы расспросить тебя кое о чем.
Грудь его вздымалась и опускалась, однако льдисто-голубые глаза смотрели прямо. Он молчал, но Майя видела: ему страшно.
— Ответишь мне честно? — тихо спросила она.
Какое-то время он смотрел на нее молча, потом коротко кивнул. Большего она и не надеялась добиться.
— Отец… приказал тебе убить меня? — спросила Майя. Она должна была знать.
Его взгляд был сер как камень, на щеках ходили желваки. В душе у кишона шла борьба.
— Да.
Майя закрыла глаза. Ей было горько и больно.
— Я так и думала.
— Только если вас схватят. Если вас похитят дагомейцы или дохту-мондарцы. Мне приказано убить вас, если вы попадете к ним в руки и они решат использовать вас против него.
Майя поймала себя на том, что начинает дремать, и быстро открыла глаза. Потерлась подбородком о ладони.
— Спасибо тебе. За честность.
— Я тебе уже говорил, Майя: не трать на меня свою жалость. Если возникнет нужда, я все равно убью тебя, и рука не дрогнет.
— Ну конечно, ты же кишон. Где это видано, чтобы у кишонов дрожали руки, — сказала Майя и прямо посмотрела ему в глаза. — Однажды может наступить день, когда тебе придется исполнить свой долг, — она помолчала. — Возможно даже, что я сама попрошу тебя об этом.
Он ответил ей непонимающим взглядом.
Майя уставилась в огонь и погладила Аргуса по голове.
— В утраченном аббатстве со мной что-то произошло. Я этого не ожидала. Помнишь, как я вышла из лабиринта? Ты тогда отгонял волков.
— Помню, — сказал он.
— Солдат попытался меня задушить, а я призвала магию кистреля и упала без сознания. Я не знаю, сколько это продлилось, но, кажется, довольно долго. Когда я пришла в себя, ты сидел рядом и уже успел перевязать свои раны, — Майя снова посмотрела в огонь. — Во сне… во сне я становлюсь другим человеком. Это так?
Треснула горящая ветка, и над костерком взлетела стая искр.
Кишон молчал. Его била дрожь. Наконец он ответил — тихо, почти шепотом.
— По ночам я боюсь вас больше всего.
— Почему? — спросила она, продолжая поглаживать Аргуса.
Кишон помолчал, подбирая слова:
— Во сне вы иногда встаете. Глаза у вас открыты, но на зов вы не отвечаете. Я думал, что вы ходите во сне, но тут что-то другое. Вы говорите на чужих языках. По большей части незнакомых. Ходите по лагерю, рассматриваете все, как в первый раз. Даже походка у вас другая. Вы рассматриваете собственные руки, как чужие. Вы смотрите в небо и улыбаетесь… и это нехорошая улыбка. Дохту-мондарцы учат, что все мы перерождаемся к новой жизни, умерев в старой. Когда я вижу, как вы меняетесь по ночам, я начинаю в это верить. Честно говоря, вас я боюсь больше, чем страхогорищ.
Сон окончательно оставил Майю. Она знала, что дохту-мондарцы верят в перерождение. Она читала об этом в их книгах. Они верили, что душа рождается на этой земле снова и снова. В этой жизни — король, в следующей — крестьянин. Но интереснее, по крайней мере, для Майи, было другое: верования эти являли собой изощренный вариант легенды о Бесчисленных — душах, которые так страстно мечтали о теле, что готовы были занять любое, какое им подвернется, даже тело животного. Майя положила голову на колени и замолчала. Напротив нее лежал человек, которого отец послал убить ее, но больше она не произнесла ни слова.
У этих гор не было ни конца, ни края. Не будь Майя так утомлена, череда спусков и восхождений, пожалуй, доставила бы ей удовольствие. Джон Тейт то и дело показывал и называл разнообразные растения, попадавшиеся им по пути. Величественные водопады срывались с отвесных утесов бесконечным потоком, омывая иззубренные скалы. Деревья, одетые темно-зеленой листвой, вырастали до невероятных размеров, однако не в силах были превзойти каменные громады гор.
Майя и Джон Тейт вели кишона, закинув его руки себе на плечи и не давая упасть. Когда он уставал или не мог идти от боли, они просто тащили его на себе. Кожа его пылала от жара, от ран исходил сладковатый гнилостный запах, а расползавшиеся красные пятна говорили о том, что болезнь зашла уже очень далеко.