Изгнанник из Спарты
Шрифт:
бленные чувства его папаши столько не стоили бы. Да к тому же тебе вообще не нравятся мальчики - разве что Данай. Но его-то ты можешь поиметь совершенно бесплатно.
– Орхомен, ради Артемиды!
– Ты хочешь сказать, что у меня одна грязь на уме? Именно она и придает стройность моим мыслям. Ладно, расскажи своему старому дядюшке Орхомену, во что, клянусь черным Аидом, мог ты вляпаться, чтобы выбраться из этого стоило целых два таланта?
– Это не для того, чтобы откуда-то выкарабкиваться. Это скорее для того, чтобы куда-то влезть, - сказал Аристон.
Орхомен удивленно уставился на него.
– Ну давай, рассказывай, - сказал он. И Аристон рассказал.
– Г-м-м-м, - промычал Орхомен.
– Итак, ты хочешь открыть собственную эргастерию, ибо тебе надоело жить как персидский царевич, когда разные восхитительные существа, вроде Парфенопы и Феорис, раздвигают ноги по одному твоему жесту, когда все твои капризы беспрекословно выполняются, когда ты проводишь время в благословенной праздности, когда твое прекрасное тело тщательно оберегают от стрел, дротиков, мечей и копий - иными словами, тебе надоело столь жалкое и беспросветное существование, какое ты вынужден влачить, и ты…
– Не думаю, что ты когда-либо всерьез прислушивался к словам Тала, моего отца, не говоря уж о Сократе, - прервал его Аристон.
– Иначе ты понял бы, что мое существование в самом деле жалкое. Ибо праздность всегда ничтожна. Вот ты, по крайней мере, делаешь хоть что-то полезное. Ты снабжаешь Афины орудиями войны. Человек должен жить в ладах с самим собой, Орхомен. А я не могу. Не могу так жить. Просто не могу, и все!
– Но послушай. Аристон, сейчас вряд ли подходящее время для того, чтобы открывать оружейную мастерскую. Ведь мирные переговоры идут полным ходом! И я не удивлюсь, если со дня на день…
– Даже если мир будет заключен, он долго не про-
держится, - заявил Аристон.
– Он не может быть прочным. Для этого нет никаких оснований.
– Вот в этом ты, пожалуй, прав. Эта несчастная война тянется вот уже целых девять лет; и единственное, что в самом деле может положить ей конец, так это захват и уничтожение либо Афин, либо Спарты. Что в любом случае крайне маловероятно. Ну что ж, думаю, тебе не нужно объяснять, что эргастерия - это рукотворное воспроизведение Тартара; ты уже достаточно на них насмотрелся. А эта твоя идея - использовать новый метод обработки металла, изобретенный твоим другом Алкаменом, вовсе недурна. Твоя маленькая мастерская могла бы опробовать этот метод для всей нашей отрасли. Клянусь Аидом, эта идея мне нравится! Так ты говоришь, два таланта? Да, задал ты мне задачу. У меня сейчас долгов куда больше, чем наличных денег, впрочем, как и всегда. Но ничего, я их где-нибудь раздобуду. Дай мне недельки две, а?
– Хорошо. Значит, я зайду через две недели, - сказал Аристон.
– Только не сюда. Приходи ко мне домой, - поспешно сказал Орхомен.
В тот вечер, когда назначенные две недели истекли, Аристон отправился в новый уютный домик Орхомена. Но самого Орхомена он не застал. Дома была одна Таргелия. Даже при виде лампады Аристон отчетливо видел многочисленные кровоподтеки на ее руках, старые шрамы, рубцы от ударов плети, следы от ожогов. Она была на последних месяцах беременности, и ее потухший взор делал ее похожей на затравленное животное. По всей видимости, она даже не узнала Аристона.
– Его нет дома, - устало произнесла она.
– Впрочем, как и всегда. Поищи его в доме Крития или Алкивиада. Он должен быть где-то там. Если он, конечно, не в публичном доме или бане. Это его единственное занятие - тратить деньги на шлюх или мальчиков. Все думают, что мы богаты, но это не так. А я опять беременна. Двух предыдущих я потеряла. Он напился, избил меня, и я их потеряла.
– Мне очень жаль, - пробормотал Аристон. Эта фраза прозвучала весьма неубедительно, но ничего лучшего он
придумать не смог. “Ну почему, о великая Гера, почему Орхомен так поступал? Потому, что он настрадался в рудниках? Но ведь и другие тоже познали и рабство, и страдания. И Тал. И я, думал Аристон.
– И все же…”
Он вышел и, сев на коня, поехал по тихим улицам. Когда он добрался до дома Крития, глазам его предстало странное зрелище: высокий надменный педераст стоял посреди улицы в окружении вооруженных стражников. Вместе с ним были его слуги, нагруженные всевозможным скарбом. Он насмешливо улыбнулся Аристону; при свете факелов его лицо сильнее, чем обычно, напоминало стервятника.
– Ты опоздал, прекрасный Аристон!
– сказал он.
– Если, конечно, твое сердце наконец-то смягчилось. Я отправляюсь в изгнание - по повелению полиса. Мое имя было начертано на остраконах, глиняных черепках - обрати внимание, как остроумно мы их используем. Тем самым мы как бы говорим человеку, что он столь же бесполезен, как разбитый горшок, не годится даже на то, чтобы в него испражняться, точнее, на него - так мне, во всяком случае, кажется! Другими словами, я подвергся остракизму!
– За что, Критий?
– спросил Аристон.
– За мою пьесу. Благочестивые граждане обиделись на меня за то, что я прямо назвал богов всего лишь изобретением умных политиков, пугалами, страх перед которыми заставляет глупцов быть добродетельными. Впрочем, люди всегда обижаются на правду, разве не так? Подойди же ко мне, калон! Слезай со своей лошади и поцелуй меня на прощание. Если ты это сделаешь, я прощу тебя за то, что ты швырнул меня в грязь при нашей предыдущей встрече.
Аристон медленно покачал головой.
– Я не могу этого сделать, Критий, - спокойно произнес он.
– Поверь, я лично ничего не имею против тебя, но я просто не могу.
– И почему же?
– резко спросил Критий Аристон улыбнулся.
– Ты помнишь, что произошло, когда Алкивиад заманил тебя в объятия гетеры Лаис?
– вопросом на вопрос
ответил он.
– Фу! Еще бы! Меня вывернуло наизнанку. Я никогда не выносил женского запаха. Даже когда они чистые - как
была Лаис, - этот вечный рыбный запах их выделений пробивается через все их благовония. Должен признать, что это моя личная особенность. Мое чувство обоняния чрезвычайно обострено от рождения.