Изгои
Шрифт:
Беда в том, что хозяева чаще всех на гостей нарываются, а потом меняются местами. Мне и последнего не позволили.
Никого у нас нет. Втроем живем. И сын от женитьбы отказался. Повременить решил. Сами мучаемся, как можем. Друзья, знакомые отвернулись, отказались в одночасье. И мы ни к кому не ходим в гости. Сами выживаем, как Бог дает.
Иван Васильевич будто заново всматривался в лицо жены. Куда делись прежние веселость, беззаботность? Улетучились как туман, оставивший седую паутину на голове женщины.
Когда
Иван Васильевич вздрогнул от внезапности прямого вопроса и, глянув на противоположную сторону улицы, увидел Тамару, выходившую из милиции. Ее до самых ступеней проводил следователь.
Ты чего? Что с тобой? Чего побелел? — заметила Мария.
Тебе показалось. Я думаю. Не ждал от тебя приглашения. Врасплох застала. Мне нужно все обдумать, — говорил Марии, следя за Тамарой, спешившей поскорее свернуть на боковую улицу.
Я не могу появиться в таком виде.
Значит, не хочешь прийти к нам?
Мне надо решить для себя! Ведь все не так просто: вчера выгнали, сегодня зовут. А завтра чего ждать?
Пусть оно наступит, Ваня! Я буду ждать. Слышишь? Вон, у коня четыре ноги, а и то спотыкается. И не убивают его за это, и хозяин не отказывается, прощает. Неужели мы вовсе оглупели?
Ладно, Мария! Я подумаю, — не рискнул обещать заранее и добавил: — Позвоню. Это уж точно. Тогда скажу.
Постарайся не забыть нас! — попросила женщина, всхлипнув, и чтобы не разреветься здесь, у него на глазах, поспешила уйти поскорее.
Иван Васильевич, купив две бутылки самогона, вернулся в свою лачугу и, дождавшись сумерек, пошел к Тамаре. Женщина не поспешила встать навстречу. Она спрашивала Шныря, как взяли в милицию, как отпустили. Он рассказал ей, осторожно обойдя намек на стукача, и внимательно следил за реакцией.
Бутылку самогонки они выпили быстро. Иван Васильевич щедро наливал бабе, сам лишь губы мочил.
Пей, Томка! За нашу весну. Она хоть и возвращается, но тоже умеет стареть! Пей, покакровь в жилах не остыла! — наливал полный стакан, предлагая выпить за любовь, за сильных людей и красивых женщин. Тамара не могла устоять перед такими тостами и вскоре стала хмелеть.
А ты Чикина как узнала? Где с ним познакомилась? — спросил будто между прочим.
В консультации. Он по делу был. Материалы уголовника смотрел. Знакомился для защиты, но отказался, когда изучил, — говорила заплетающимся языком.
А почему?
Позиции для защиты не нашел.
Вот это да! Что-то новенькое! — удивился
Шнырь.
Ну, чего нового? Возни много, а платил тот хмырь хреново. Потому отказался, я так поняла.
Часто ты ему клиентов давала?
Иногда. Он не у нас работал, но просили его! Звонили сверху. Я вызывала. Хоть и надоело мне все! Он не лучше других, но связи имел. Умел делиться с нужными людьми гонораром. Не то, что некоторые! — рассмеялась в лицо.
Значит,
Хрен там! Я в той орбите не крутилась, но однажды заело. Высказала ему все. Он струхнул, а потом клеиться стал. Ну, как вы умеете! Цветы, конфеты, комплиментами засыпал. Я поначалу гнала его. Но… Нарвалась на звоночек по телефону: посоветовали быть умней и покладистей. Так-то оно, Вань. Бабья доля — колючки в поле. Давай выпьем за проклятую жизнь! — подняла стакан нетвердой рукой.
Отваливай! Ты не лучше меня! Даже раньше сюда свалил. Кто влетел в бомжи, обратно в люди не вылезет. И ты не мечтай… Пустое все. Мечты постарели. И все потеряно. Все! Слышь? Наша весна — крест в изголовье, да и то, если бомжи не забудут его поставить и не перепутают изголовье с ногами…
Если б так, не таскалась бы в ментовку к следователю! — сказал зло.
Тамара словно от сна очнулась, стала трезветь на глазах:
Следил за мной? — скривила рот в усмешке.
Случайно мимо проходил, увидел тебя.
Не трепись! Бомжи случайно возле лягашки не шатаются. И обходят ее стороной. Тем более, что недавно там «парился».
Все думал, кто нам срань подложил?
А ты не такой? Особый? Чистенький? Небось, случись что, родную мать не пощадил бы. Все вы одинаковы. Добьетесь своего и сталкиваете в яму. А выберется оттуда или нет, уже плевать. И он, и ты — дерьмо!
Заткнись!
Сам захлопнись, козел!
Стерва вонючая!
Что? Кто я? Повтори! — встала, побелев.
Иван Васильевич, глянув на нее, враз поверил: такая могла убить кого угодно.
Шнырь не стал ждать. Отбросил бабу резко, влепив всем телом в стену, и выскочил из хижины злой.
Мужики, облепив костер, галдели о чем-то своем.
Тихо вы! Чего базлаете? Разговор к вам есть! — рассказал об услышанном Иван Васильевич.
Бомжи слушали молча, внимательно.
Что будем делать с ней? — спросил человек у тех, с кем бок о бок прожил безрадостные годы.
То, что размазала мудака, дак это хрен бы с ней! А вот что своих подставила, за это спуску суке не давать! — подал голос Кузьмич.
В очередь ее оттянуть и урыть живьем, — подал голос Пашка.
Кому нужна? Дая передродным хреном до конца жизни извиняться должен, что эдакую пакость насадил! — не согласился Кузьмич.
Оттыздить, как меня в ментовке, и урыть! — вскочил Финач.
Об эту блядь руки пачкать не стоит!
Пинками вышибить. Навовсе! — верещал старый дед.
Волоки ее, курву, на разборку! Нехай ответствует, кого еще в лягашке заложила! А там и порешим ее!
Бомжи всем скопом кинулись к лачуге, открыли настежь двери, приготовившись к расправе, но… В хижине было пусто. Тамару искали повсюду: в жилищах, средь бомжих, на свалке. Тщетно. Ее не было нигде. Она словно растворилась, став частью ночи.