Изгой
Шрифт:
– И как долго уже собирается этот Богатенький Бойцовский Клуб? – с любопытством спрашиваю я, пока мы продираемся сквозь темноту.
– Много лет, – говорит Фенн. – Блин, да уже десятки, наверное. Иногда приходят ребята из других школ, для разнообразия. Но настоящая движуха происходит среди зрителей.
Я даже боюсь спрашивать, сколько денег эти придурки выкидывают, чтобы посмотреть на разбитые рожи друг друга.
– Гейб говорил, он однажды видел, как за одну ночь поставили пятьдесят тысяч, – говорит Лукас.
– Гейб…
– Ага. – Лукас немного сдувается и опускает взгляд на свои ноги, исчезающие в высокой траве. – Папа в этом году отправил его в армейскую школу.
Я вскидываю бровь.
– Что случилось? Он что, поставил «Бентли» на пару десятиклассников, выбивающих друг другу зубы?
– Слышно от него что? – встревает Фенн, повернувшись посмотреть на Лукаса.
– Нет, бро. Говорю же тебе, ощущение такое, словно папа кинул его в одиночную камеру, не меньше. Я с ним не говорил с тех пор, как за ним приехал фургон. – Лукас бросает взгляд на меня. – На торговле наркотой его поймали.
– И про причины твой отец больше ничего не сказал? – Фенн становится до странного настойчив, упорно выкачивая из пацана информацию, хотя тот явно не хочет об этом говорить. – Ты не слышал, чтобы они ругались или типа того?
– Нет, чел. Ты знаешь моего отца. Чем он тише, тем все хуже. Гейб вернулся домой вечером, а с утра его сумки уже стояли на пороге.
– И Гейб совсем ничего тебе не сказал, прежде чем уехать? Про то, как его поймали?
У Лукаса на лице написано, как он не хочет продолжать разговор, и мне даже становится немного жаль парнишку. Я знаю, что Гейб был лучшим другом Фенна, но, Иисусе, нельзя же так топить его брата, дай ему хотя бы вздохнуть.
– Далеко еще? – спрашиваю я, пытаясь сменить тему. – Ни черта не вижу…
Едва я заканчиваю предложение, как сквозь темноту до нас доносится призывающий свист.
Фенн с усмешкой оборачивается ко мне.
– Пришли.
Пройдя меж деревьев, мы выходим на полянку, где нас встречает полуразрушенная теплица, освещенная изнутри несколькими фонарями. Стекла потускнели от многолетних слоев пыльцы и гниющих на крыше листьев. Кусты и лоза обвивают всю постройку по периметру, карабкаясь по стенам и пробиваясь сквозь стекло.
– Школа много лет назад закрыла тут все и оставила разваливаться, – говорит Фенн, подходя к мутным силуэтам внутри. – Ходят слухи, что садовник сюда детей приводил.
– А я слышал, что это была женщина, и она покончила с собой, потому что учитель ее обрюхатил, но отказался жениться, – говорит Лукас.
Какая прелесть.
У входа Лоусон снова занимается своей наркоманской фигней, пока Сайлас что-то пишет в телефоне и делает вид, будто не замечает.
– Добро пожаловать на праздник жизни, джентльмены, – протяжно говорит Лоусон. – Надеюсь, ваши дела в порядке.
– Боже. Что это за вонь? – со стоном выдаю я, когда запах тухлого мусора
Сайлас поднимает голову от телефона.
– Около сорока лет плесени, гниющих растений, пота и говна енотов, – сухо отвечает он.
– Ты погоди, – ухмыляется Лоусон, каким-то образом кайфуя от происходящего, – внутри еще хуже.
Мы заходим внутрь, где народ набился, словно селедка в бочку. Снаружи было влажно, но внутри вообще невозможно дышать сквозь облака пота и тестостерона. Вода концентрированными каплями стекает по траве так обильно, словно мы стоим под дождем.
Не знаю, чего я ожидал. Может, придурков в рубашечках, отвешивающих друг другу пощечины за ключи от папиной машины. Но тут все серьезно. Парни ходят вокруг по пояс голые и хлопают себя по щекам, чтобы раззадориться. Хрустят костяшками и осматривают толпу в поисках жертвы. Проталкиваясь сквозь толпу, я вижу в тенях лица, исходящие слюной в ожидании кровопролития.
Блин, эти ребята серьезно пришли сюда друг другу навалять. Со всех сторон от меня в руках незнакомцев мелькают стопки денег и горсти стодолларовых купюр – так обычно выглядят ребята с пачками бумажек, пришедшие давать на чай в стрип-клубе, только у тех они по одному доллару.
Без каких-либо церемоний или пафоса два тощих полураздетых парня встречаются в центре бетонной площадки, встряхивают руками, а потом набрасываются друг на друга так, словно их самолет две недели назад упал посреди замерзшей тундры и у них кончилась икра и протеиновые батончики. Дико и кроваво. Алые пятна пачкают их ноги, прочерчивают траекторию их танца, оставляя следы среди грязи и телесных жидкостей.
Звуки сталкивающихся костей и шлепки кожи о кожу заставляют меня поморщиться. Ох уж этот мягкий, хлюпающий звук удара по уже сломанному и воспаленному лицу.
В какой-то момент они уже даже больше не дышат воздухом. Только углекислым газом и костной пылью.
Когда первый из них падает и его тощие ручки уже не могут поднять его из грязи, избитое нечто, стоящее над ним, провозглашают победителем. Пять сотен тысячами движений передаются из рук в руки через толпу. Стоимость целого месяца обучения, потраченная на одну ставку без единой заминки.
– Замараешь ручки немного, новенький? – Посреди общего хаоса рядом со мной появляется Картер.
Я бросаю на него беглый взгляд.
– Не, я пока решил сохранить все зубы. Вдруг они мне однажды понадобятся.
К победителю на ринг выходит новый боец. Выглядит не очень-то честно, учитывая, что тот полностью выложился в предыдущей драке и едва стоит на ногах. Высокого и поджарого двенадцатиклассника это не очень-то волнует – он скидывает футболку и выходит в круг.
– Боишься опозориться? – Картер пихает меня плечом, пытаясь завести. – Никто не ждет от новичков побед. Но ты попробуй, вдруг понравится.