Измена, сыск и хеппи-энд
Шрифт:
Под друзьями подразумевалась мясистая защитная стена. Дунин, похоже, окончательно уверился, что Вика набивается в подруги. Его улыбка стала еще снисходительней и брезгливее. Он шагнул к Вике, а та пятилась до тех пор, пока не утвердилась в точке, с которой, по ее разумению, камера берет самый выгодный и близкий план. Наконец, и Дунин приблизился к нужному месту. Тогда Вика сказала отчетливо, как отличница у доски:
– Вам просили передать, что надбавку придется платить.
– Что-что? – не понял Дунин, но загар его вмиг потемнел. Он крикнул мускулистым:
– Отойдите к перилам!
– Передать вам это меня попросил Дух. Вместе с приветом от Валентина Окаевича. Дело ведь сделано? Платите. А, может быть,
– Вы что, с ума сошли? – утробно заскрежетал Дунин. – Нашли место, где приставать!
– Другого места у меня нет. А у вас нет времени. Сегодня к вечеру? Так будет лучше всего. Вы такой жизнелюбивый человек, с большими планами. Но вдруг?.. Не хочу вас пугать, но вы знаете наш стиль: глазомер, быстрота, натиск. Береги пулю в дуле! Дух – страшный человек, уж я-то точно знаю, поверьте. У вас несколько любимых жен, шестеро дочерей, кажется. Вам осмотрительнее надо быть, компромисснее. Это в ваших же интересах.
На Вику снизошло какое-то безумие наглости. Она сама удивлялась, что за слова соскакивали с ее языка. Приплелось даже поучение генералиссимуса Суворова из Анюткиного учебника – позавчера пришлось проверять готовность ребенка к уроку. Слушая этот бред, Дунин бледнел, и его лицо делалось из смуглого грязно-зеленым. У страха грязный цвет.
– Сегодня в “Бамбуке”, как всегда? – спросила Вика.
– Вова будет, – буркнул Дунин и быстро, ни с кем не прощаясь, вошел в лифт.
– Виктория, я не понимаю! – бросился к ней ошеломленный Смоковник, забыв даже показать зубы. Вика впервые видела розовый бант его рта, не обезображенный улыбкой. – Так попрать все принципы корпоративной этики…
– Мы с Леонидом Михайловичем друзья. Очень давние, – прервала его Вика. – Мое сообщение, как вы видели, оказалось для него важным. Я бы сказала, жизненно важным.
Она бросила Смоковника и с верхней площадки лестницы посмотрела вниз, в холл. Лифт с Дуниным еще сползал вниз по стене, издавая едва уловимый нежный, интимный звук, будто кто-то тихо пел с закрытым ртом. Скоро внизу блеснула шапочка Степы, Дунин решительно шагнул из лифта в объятия поджидавших его сподвижников и сказал Вове несколько слов. Вова кивнул и бросился в лифт, хотя по статусу должен был топать по лестнице на своих двоих.
– Кирилл, пока! – нагло бросила Вика совсем уж опешившему Смоковнику и рысью помчалась в свой отдел, забыв о правилах спортивной ходьбы. Она поняла, что совершила то дикое и гибельное, чего боялась. “Это не я! Это не я!” – уговаривала она себя. Она уверена была, что какая-то внешняя сила толкнула ее на такие крайности. Надо же было как-то разделаться с тем ужасом, в который она попала. Или лучше было молчать? И взорваться изнутри? Теперь все кончено, мосты сожжены, отступать некуда. Скандалы в “Грунде” не прощаются. У нее нет больше ни мужа, ни работы, и весь громадный привычный мир сжался в единственную светящуюся точку этой вот теперешней, быстро тающей минуты. Такая точка бывает, когда телевизор ломается. Кончилось кино! Только крохотный огонечек в центре темноты, и он все меньше, меньше…
В своем креативно-стратегическом отделе Вика захватила пальто и сумочку и помчалась по боковой лестнице к кафетерию. Эта лестница выглядела невзрачно, зато не удостоилась мрамора, и бежать по ней было легко и безопасно. Из кафетерия Вика ворвалась на кухню, где она раньше никогда не бывала, только видела через стойку, как муравьино-кротко копошатся тут тихие юноши в фирменных серебряно-черных колпаках и курточках. Она пробежала, петляя, мимо рядов стоек, плит, кухонных автоматов.
– Мальчики, где у вас тут мусор на улице? – спросила она вместо нужного “Где выход?” И правильно сделала: мальчики не удивились, не испугались. Они показали дверь, ведущую из их кондиционированного рая в жаркое апрельское небо. Вика выскочила наружу. Мусорные баки действительно возвышались здесь на аккуратном бетонном пьедестале и гордо несли на себе фирменные цвета “Грунда” – серебристый и черный. “Вечно я болтаюсь по помойкам”, – мимоходом подумала Вика, пересекла хоздвор и выбежала на волю через автомобильные ворота. Времени у нее было в обрез: Вова, конечно, сейчас у Смоковника и наводит о ней справки. Ах, если б они в самом деле поверили, что она бандитская Мата Хари! Хотя бы ненадолго!
Как воздух, нужен ей был сейчас Пролежнев. Вика добежала до скверика, еще утром намеченного ею для связи со следователем, и плюхнулась на самую никудышнюю скамейку. Скамейка стояла в мерзлой тени захудалого магазинчика. Урна рядом была перевернута, над ней вилось несколько тусклых, не вполне проснувшихся прошлогодних мух. Малоприятное местечко, зато вряд ли кто захочет подсесть. Вика достала из сумочки сотовый телефон, отдышалась и набрала номер, который списала с телевизора. Ей снова ответил женский голос, не такой, правда, противный, как в субботу. Вика заявила, что срочно, сию же минуту, должна говорить с Пролежневым – и ни с кем иным! – по делу Малиновского. Женский голос стих, и после длинной и шершавой телефонной паузы в Викином ухе раздалось:
– Пролежнев слушает.
– Вас беспокоят из корпорации “Грунд”, – сказала Вика так значительно, как только могла. – Имеется серьезный материал по Малиновскому. Это видеозапись. Хотелось бы, чтобы вы ее просмотрели.
– Ваши условия?
Вика удивилась:
– Условия? Никаких пока. Только приезжайте побыстрее! Они еще не догадываются об этой записи, но уже всполошились… Нет, это долго рассказывать! Быстрее, умоляю!
– Хорошо, я приеду, – согласился невидимый Пролежнев. – К кому мне обратиться в “Грунде”?
– Только не в “Грунде”! – испугалась Вика. – Я недалеко от офиса, в скверике, где памятник дедушке Крылову. Знаете такой? Сижу на скамейке за магазином “Хай лайт”. Это секонд-хэнд”, желтенький в полоску.
– Как я вас узнаю? – спросил Пролежнев, и по его голосу Вика догадалась, что дедушка Крылов и секонд-хэнд сильно уронили ее в глазах знаменитого следователя. Она подробно описала ему свое черное пальто, сапоги за колено и мышастый цвет волос.
– Ждите!
Несмотря на то, что Вика указала Пролежневу скамейку как место встречи, она уже не могла тут усидеть. Она стала сначала прохаживаться вдоль замызганной стены секонд-хэнда, а затем и вовсе добрела до памятника дедушке Крылову. Этот монумент был возведен несколько лет назад к какой-то дате, кажется, к юбилею Пушкина. Скульптор сварил и склепал дедушку из железного лома (основой стал небольшой котел, списанный с завода “Резинщик” и преображенный теперь в туловище баснописца). На одном плече изваяния сидела железная, похожая на собаку ворона с куском жести вместо сыра в зубах, а на другом плече – железная лисица, похожая на ту же собаку, что и ворона, только гораздо меньших размеров. Вика нетерпеливо бродила вокруг Крылова и даже машинально трогала рукой его котловидное брюхо, испещренное вороными шрамами сварных швов. Брюхо было горячим от весеннего солнца. Пролежнев все не шел. Когда лет через сто он появился под голыми тополями скверика, Вика издали узнала его по черным бровям и кинулась навстречу.
– Скорее! – закричала она голосом жнущей в ледяных волнах пассажирки “Титаника”. Пролежнев вежливо назвался Григорием Федоровичем и усадил Вику в свою неновую “Волгу”. В машине было пыльно и скудновато, но “Волга” все же приличнее кишечно-желтого “Москвича”. Вика немного успокоилась.
– Итак, что вы можете сообщить мне по делу Малиновского? – скучно спросил Пролежнев. Вика поняла, что и ее пегая челка, и сапоги за колено произвели на него неважное впечатление. Она сразу призналась: