Измена, сыск и хеппи-энд
Шрифт:
Вика поднялась и снова протянула ему гвоздики.
– Надеюсь, это все, что вы хотели мне сообщить?
Гузынин схватился за голову:
– Нет, Конечно, нет! Я совсем не это хотел сказать. Вы меня сбили!
– Быстренько хвалите меня – и до свидания. У меня полно дел.
– Тогда вы не перебивайте, просто слушайте. Я все быстро изложу. Черт, на чем остановился?
– Что вы не хотите марать математику.
– Нет, до этого…
– Что вы очень скучный…
– Вот-вот! Вернее, моя устоявшаяся счастливая жизнь была очень скучной. И вдруг появляетесь вы, и сразу все рушится, буквально в один вечер, потому что вы… Молчите! Не перебивайте! Мы с недавних пор встречаемся с вами каждый день, и я смотрю на вас со смешанным чувством ужаса и восхищения. Все, что вы затеваете, мне противно, несимпатично, но избавиться от наваждения я не могу. Поймите, в результате ваших безумств вся моя прежняя жизнь лежит в развалинах… Не перебивайте!.. Моля семья рушится, а сам я становлюсь каким-то ненормальным. Я достаю
– Сколько можно попрекать меня этим холодильником! – вставила-таки Вика. – Никто вас не заставлял…
– Да! Я его сам проиграл! И этим горжусь. Я наконец-то познал вкус жизни, горький, но упоительный. В глазах Гузынина за толстыми стеклами очков мелькнуло какое-то непривычное движение, какой-то небывалый блеск. Вика отшатнулась, а он опять протянул ей гвоздики:
– Виктория! Можно “Вика”? В моей жизни, так уж вышло, кроме сына остались только вы. Внезапно я понял, что прошлое прошло. Это больно, но надо жить. Живут же инвалиды без рук и ног. У меня нет больше семьи. Как умная, практичная женщина вы понимаете, что наша общая семейная катастрофа непоправима. Я один. Вы одна. Наши дети прекрасно поладили друг с другом. Значит, теперь неизбежен следующий шаг…
– Да вы что, предложение мне делаете, что ли? – вскричала Вика. – Может быть, жениться на мне хотите?
– Да. Хочу.
– Но почему?
– А я вас полюбил. Я же говорю, я понял это внезапно, вчера… или позавчера?.. Вот когда вы с ногами лежали на барьере в “Бамбуке”, а потом меня обняли, и я понял, что если это будет продолжаться вечно, то я…
– Но я же предупреждала, что обнимаюсь только для пользы дела!
– какая разница? Я все равно полюбил. Я не сразу в это поверил, я сопротивлялся, я не хотел, но это случилось. И мы прекрасно уживемся: вы энергичны и привлекательны, я серьезен и далеко не стар. Если вы захотите, я и танцевать начну, и через заборы лазить, хотя недавно от этого и отказывался. А если вы надеетесь, что вернется ваш байдарочник… Он не вернется, а вы надеетесь, я знаю, я вижу. Вы все еще мечтаете о нем. Но это пройдет. Ведь все проходит, как выразился Соломон.
– Ай, уйдите вы со своим Соломоном! – крикнула Вика и вдруг расплакалась. Пока Гузынин говорил о себе, она пожалела его, то едва удерживалась, чтоб не рассмеяться. Но когда он грубо и жестко ткнул ее носом в страшную, не произносимую ею даже про себя истину – что она брошена, брошена равнодушно и бесповоротно, а сама любит, любит, любит Пашку, гораздо больше любит, чем любила когда-либо прежде, и мечтает, чтоб он вернулся, и простит ему, если он вернется, и блондинку, и тысячу блондинок…
– Плачьте, плачьте! Это хорошие слезы, с ними уходит прошлое, – проговорил Юрий Петрович с видом Соломона и попытался Вику обнять. Она в ужасе так оттолкнула его, что он едва удержался на ногах и далеко сдвинул стол, за край которого ухватился при падении.
– Что с вами? – удивился он.
– Со мной? Это с вами что? – закричала Вика рвущимся больным голосом. – Уберите руки! Вы что, вообразили, что я в восторге от вас? Что меня так и тянет с вами обниматься? Что я настолько плоха, что заинтересуюсь вашей нудной персоной? И даже выйду за вас замуж? И буду носить вашу фамилию от слова гузно? Подите к черту!
Она вдруг быстро выхватила у Юрия Петровича три несчастных гвоздики в целлофане и принялась запихивать букет ему за пазуху. В эту минуту она терзала и проклинала не эти жалкие цветы, а те великолепные Пашкины букеты, что были в ее недосягаемом прошлом. Гузынин слабо сопротивлялся. Одной рукой он заслонял лицо и очки, другой оборонял грудь от гвоздик. Вика била его по этой руке и даже, как ей позже вспомнилось, один раз ее укусила.
– Вы взбесились? – прошипел изумленный Гузынин. – Тише! Ради Бога, тише! В квартире ребенок!
Вика вспомнила про Антона, оставила Гузынина и бросилась в гостиную, где визжали и пели мультики.
– Антон! – глотая слезы, закричала она. – Иди одевайся, мальчик. Папа уже уходит.
Нет! Этого всего быть не может! Дурной сон. Наваждение, как говорит Гузынин. Как все это перенести? Да, живут и без рук, и без ног. Только это потом бывает, а вначале очень больно. Болит, болит, болит! В первую минуту еще не так, еще все кажется поправимо, оторопь помогает – зато сейчас болит невыносимо. Жизнь рвется по-живому. И как же Пашка… У него ведь тоже прошлое оторвано, и не может совсем не болеть. Вот о чем думать надо! Она, Вика, не сидеть в четырех стенах должна, не выслушивать признания всяких уродов и уж, конечно, не бандитов ловить. Она должна поминутно трогать и растравлять Пашкину рану, какой бы маленькой та ни была. Как же она раньше об этом не догадалась! И если поехать сейчас в “Картонажник”… С Анюткой? Нет, Анютка не знает еще ничего. пока без Анютки. Анюткой она измучит Пашку потом. И это будет пекло! Пока пусть Анютка у Шемшуриных посидит. Пока и без Анютки найдутся и крючья, и кипящая смола.
Глава 12
Больше нет такой любви
От
Чем дальше продвигалась Вика вдоль дороги по бурым кочкам и чем чаще о них спотыкалась, тем быстрее испарялся ее воинственный дух. Образ страдающего и необходимого ей, как жизнь, Пашки поблек. Ситуация, так недавно казавшаяся ей трагически сложной, обрела черты банальнейшей житейской передряги. Пошлее ее только анекдоты о тещах и о любовниках в шкафу. Когда унылые сосны кончились, а впереди забелела среди черных елей высокая подмокшая ограда санатория, Вика уже отказалась от намерения бередить Пашкины душевные раны. Что, если их нет совсем? Она придумала кое-что получше: надо просто посмотреть Пашке в глаза с презрением и бросить его. Она сама его бросит! Он ей не пара и совсем не нужен. Не он, а она, Вика, уходит от него бесповоротно. Возможно, уходит к кому-то. А он пусть кусает локти. Вика знала, что если она проделает задуманное, то будет спать спокойно.
Бывший санаторий “Картонажник”, как и все руины, имел печальный вид. С ограды кто-то бессмысленно-злобный посбивал все гипсовые шары, очень украшавшие пейзаж; беседки были разобраны по кирпичу, многие деревья спилены – ни дать ни взять барская усадьба в 1918 году. Правда, некоторое время назад в судьбе санатория – страдальца наметился перелом – его приобрел Сергей Ильич Колотов, владелец Нетской фармацевтической фабрики. Нет, он не предполагал оздоравливать здесь своих трудящихся. К чему? Они и без того могли наесться какого-нибудь анальгину сколько угодно – на рабочем месте, прямо из котла. Сам Сергей Ильич жить в “Картонажнике” тоже не собирался. У него уже было имение, вернее несколько имений: в Афонине под Нетском, где-то под Москвой и целых два на острове Мадейра. Из “Картонажника” он собрался делать роскошное место отдыха для небедных людей. Эти небедные люди, пожелав расслабиться в конце дня или в его середине, нашли бы здесь дивный воздух, ядреные шишкинские пейзажи, стильные домики в сосновом бору (каждый со своим бассейном), теннисные корты, кегельбан, сауны, вкусную еду. Главной приманкой должен был стать гольф-клуб: как раз неподалеку располагались живописные поля совхоза “Маяк”, где раньше росли турнепс и брюква. Поля оказались идеальны для гольфа, и их еще в прошлом году засеяли какой-то живучей и вызывающе зеленой травой, мало похожей на настоящую. Для окрестных жителей настали строгие времена. Ворота “Картонажника” стали прочно запираться, недокраденные кирпичи и метлахская плитка оказались недоступны. Однажды несколько местных забулдыг по старой памяти привычно одолели ограду и стали рыскать меж руин и елей в поисках меди, свинца, никеля и марганца. Мародеры были тут же изловлены неизвестными в масках и крепко выпороты в бывшем шахматном павильоне по всем правилам и заветам Тайной канцелярии времен Анны Иоанновны. Это событие навело ужас на округу. Будущий гольф-клуб стали обходить стороной как место опасное, почти проклятое. Мало кто осмеливался теперь приближаться к белой ограде под черными елями. Нашлись, правда, популисты, которые пытались во время очередной предвыборной кампании поставить в строку Колотову, депутату Госдумы, то лыко, что по его приказу в Дряхлицыне не порют поселян. Однако честные журналисты сумели доказать населению: порку устроили скинхеды, фанаты футбольной команды. Все эти маргиналы специально спелись, чтоб бросить тень на кандидата Колотова. Слухи о скинхедах и такелажниках окончательно отпугнули все живое от санатория. Его обходили стороной, как жилище Бабы-Яги. Вика дивилась полному безлюдью дороги и даже стала сомневаться, не заблудилась ли она, хотя на соснах и покосившихся бетонных столбах сохранялись еще ржавые указатели “В сан– “Картонажник”. Еще больше ее поразило, что дорога кончилась не у ворот бывшего санатория, она уткнулась в глухой бетонный забор. К счастью, в нем поодаль имелась небольшая железная дверь. Вика в нее постучала. Ей ответил отчаянный лай, энергичные броски собачьего тела и скрежет когтей о внутреннюю сторону двери.