Измена, сыск и хеппи-энд
Шрифт:
Столовские часы как раз в эту минуту грозно ухнули четыре раза, вздрогнули желтые цветы в стакане, и Вика поняла, что если она сию же минуту не покинет кишечного изолятора, то не успеет бросить Пашку до заката и не добежит в Дряхлицыно к последней электричке в шесть сорок. Она вскочила со скрипучего стула, у которого от былой мягкости осталась лишь дюжина раздавленных пружин под ветхим сукном, и засобиралась в главный корпус. Римма Васильевна чуть не расцеловала ее на прощанье и пригласила в будущую субботу приехать с дочкой. Беспринципный Джинджер уже ластился и преданно заглядывал Вике в глаза.
Главный корпус “Картонажника” возвышался на горе среди разросшихся черных елей и худых берез. Его фасад украшала большая мозаика явно того же автора, какой изготовил белочек на изоляторе. Она изображала громадных девушек среди желтых
– Ты что? – испуганно залопотал он. – Как?.. Зачем?.. Я же… Да ну! Ты…
Вика не стала дослушивать. Даже входить в здание она не стала, хотя Пашка ждал этого и с растопыренными руками встал в дверях, готовый защищать свою новую любовь. Вика вытянулась в струнку, мысленно представила себя Смоковником, безупречным и безжалостным, и сказала:
– Павел, не прыгай и опусти руки. Просто выслушай меня. Я хочу сказать, что я в тебе совершенно разочаровалась. Прости, так уж вышло. Ни как мужчина, ни как личность ты меня не удовлетворяешь. Ты тормозишь мой дальнейший личностный рост. Мы не можем больше жить вместе. Да, я тебя бросаю и хочу развода. Сегодня, кстати, мне сдела предложение один очень достойный и состоятельный человек. У него великолепный сексуальный темперамент. Думаю, в нем есть доля цыганской крови. Возможно, вскоре я выйду за него замуж. Возможно, не выйду. А ты должен исчезнуть из моей жизни навсегда.
Пашка ничего подобного от Вики не ожидал. Он настолько был огорошен, что лишился последних остатков своего небогатого дара речи. Его взгляд остановился. а в уголке открывшегося рта даже повисла капелька слюны. Вика подняла тонкие брови и продолжила еще холоднее:
– Но! Но ты не должен забывать, что у тебя растет дочь. Она нуждается в отцовском попечении. И у твоей партнерши по сексу, кстати, сын. Я видела его. Это жалкое зрелище: ребенок при живой матери скитается без присмотра и голодает. Он бродит по чужим квартирам, и некоторые сердобольные люди его подкармливают. Похоже, у него уже авитаминоз. Поразмыслите об этом на досуге.
Вика, не моргнув глазом, присочинила этот авитаминоз, а Гузынина сделала состоятельным цыганом: врала она с недавних пор легко и убежденно. Пашка слушал ее молча и ему наконец стало стыдно. Он потупился, наглухо, до подбородка, застегнул зачем-то свою куртку и вдруг со словами “Я щас!” скрылся за тяжелыми дверями санатория. Оттуда прокатился звук его стремительного бега по неведомым гулким пространствам. Вика пожала плечами. Такой поворот событий ей ничуть не понравился. Она не могла понять, что это взбрело Пашке в голову. Может, он сейчас притащит сюда Лариску и заставит Вику рассказать снова о злоключениях Антона? Что за нелепость! Вике не хотелось, чтобы эффектная точка, поставленная в их взаимоотношениях ею, вдруг превратилась в невразумительную кляксу. Она быстро и решительно зашагала по еловой аллее. В конце аллеи, по словам Риммы Васильевны, находились новые въездные ворота. Вика действительно углядела вдали что-то большое в стиле чертогов Фантомаса. Вдруг она услышала за спиной могучий топот: ее догонял Пашка. Он схватил ее за плечо и отчаянно выпалил:
– Я!.. Я не знал!.. Чего? Ну… ну, вот… На!
Он сунул ей в руку довольно толстую пачку денег, влажных от его большой ладони. Он быстро заговорил, что он все понимает, что он будет давать деньги на Анютку, просто сейчас немного обо всем подзабыл, потому что впервые в жизни счастлив, любит и любим. У Ларискиного же Антона есть отец, черствый, жадный, равнодушный негодяй, который и обязан заботиться о ребенке, так как Лариска имеет право на личную жизнь. Если Вика хочет замуж, то пусть выходит; она в самом деле так удачно перекрасилась в блондинку, что сразу видно: кто-то у нее появился.
– При чем тут это? – недовольно сказала Вика. – Я тебя к черту послала, так иди, а не болтай попусту. Оратор ты никудышний.
Пашка послушно отступил, а Вика продолжила свой путь по аллее. Над нею тихо, с присвистом, шумели старые ели. Розовость небес линяла в желтизну, пахло землей и хвоей. Кричали какие-то птицы, на открытых местах проглядывало что-то зеленое (ни птиц, ни растений Вика различать не умела). Шла Вика медленно и все старалась уяснить, бросила она Пашку или нет. Сказала она ему все хорошо и правильно, но он, похоже, по твердолобости подумал, что она приезжала мириться, и потому снова взахлеб расписывал свою с Лариской любовь. От этого осталось гадкое чувство, что она, Вика, опять унижена, брошена, отвергнута. К тому же странно и противно, что недалеким и несложным Пашкой овладела такая неодолимая страсть. Из космоса ее занесло, что ли, как вирусы? А почему бы и нет? Ведь какая-то ненормальность свалилась в эти края вместе с метеоритом, что вырыл Песью яму, и с тех пор стар и млад тут сгорают от любви, Верочки родятся от поцелуев в читальном зале, а Пашка. Какие у Пашки стали глаза друмуче-синие! И как он заговорил в жизни кроме байдарки и здорового режима дня! Вот как раз сейчас-то и можно в него безумно влюбиться. Но не нужно. Бросила его Вика. Без всякой жалости. Бросила! Прогнала! И не было никаких гостей из космоса, и нет никакой необыкновенной любви. Прошлое забыто, настоящее надо забыть и просто постоять под елью. Хорошо бы найти такие же желтые цветы, какие стоят в стакане у Риммы Васильевны. Только где они растут? Кругом черно и пусто. И очень тихо, хотя птицы орут да где-то далеко трещит какой-то старый бешеный мотор – в Дряхлицыне, должно быть. Воздух тут очень чистый, и звуки катятся по нему легко и далеко добираются. Совсем другая жизнь!
Дома Вика первым делом решила покончить с собой как с платиновой блондинкой. После поездки в “Картонажник” она поняла, что семейная жизнь, прежние обиды и маниакальные попытки сделаться белокурой должны уйти в прошлое. Забыть, только забыть! Вика собственноручно умастила свою бесцветную шевелюру тягучим оттеночным гелем, и через полчаса ее волосы заиграли всеми оттенками мышастой масти. “Ну вот, теперь я серая в яблоках”, – оценила Вика свое отражение в зеркале и для завершения картины выстригла еще и густую челку ниже бровей. Анютке челка понравилась, а вот цвет волос нет. “Слишком неестественный, – со знанием дела сказала она. – Да и неровно получилось. Мне больше нравится, когда ты вся сиреневенькая. Или совсем рыжая, как в прошлом году”.
Елена Ивановна Рычкова мышастую масть одобрила. “Только губы подкрась фиолетовым, – посоветовала она. – И к Клавдии сходи, сделай вид, что хочешь насчет своей гривы посоветоваться, а то ведь она, зараза, письменно предупредит или, чего доброго, сразу начнет, зараза, из зарплаты высчитывать”.
Однако с Клавдией объясняться не пришлось: та попала в беду. На уик-энд бедняга закатилась со своим юным женихом в Альпы, на горных лыжах покататься. Ехали они себе, счастливые, обнявшись, по пробному спуску для начинающих и вдруг споткнулись, в результате чего Клавдия получила множественные ушибы. Юному влюбленному повезло и того меньше: он умудрился вывихнуть носовой хрящ и как-то очень сложно сломал оба бедра. Пара ныне прибывала в лечебнице в Майрхофене.
“Клавдии теперь нового бойфренда надо искать, покрепче и посвежее, – заметила Елена Ивановна, сообщив сослуживцам новость о драме в Альпах. – Все-таки двадцать четыре года – это уже крен к закату”.
В “Грунде” считалось желательным, чтобы сотрудники перекусывали в местном кафетерии, но Вика в обеденный перерыв решила выскочить на ближайший бульвар и без свидетелей и телекамер-соглядатаев позвонить следователю по особо важным делам Пролежневу. Пора уже рассказать о бандитском гнезде на Интернациональной. Молодого человека из “Бамбука” Вика так и не вспомнила, как ни билась. Она уже всунула одну руку в рукав пальто, но из-за мыльно-полупрозрачной полуперегородки вдруг блеснула розовая плешь Виталия Ефимовича Савостина и раздался его скучный голос: