Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
— Это вам, — стюардесса в кокетливой шапочке даёт мне листок. Её голос гораздо приятнее щебетания двух стариков. И мне хочется снова услышать его.
Говорю:
— Что это?
— Ваша жена, что сидит в бизнес-классе, просила вам передать.
Она улыбается мило, приветливо. Ждёт, когда я отвечу. Я же смотрю на листок, что лежит у меня на ладони. Обычный, блокнотный. В голове возникает совсем неуместная фраза: «Она не жена».
Веду языком по губе и киваю:
— Спасибо.
Листок
Внутри загорается. Хочется сжать в кулаке! Но одновременно хочется выкрикнуть: «Я тебя тоже». Люблю? Нет! Слово это теперь под замком. Под запретом. Ведь я не умею любить. Кажется, так мне ответила Настя в последнем письме?
Машина гудит, выползая на взлётную. Сейчас мы поднимемся в воздух. А дальше — Израиль, больница, где нас уже ждут. Моему сыну будут делать сложнейшую операцию. Вот что должно волновать меня в этот момент!
Я, пристегнув ремень, наблюдаю за парой по левую руку. Они помогают друг другу его пристегнуть. Она полновата, и хлястик ремня провалился меж кресел. А он, рискуя застрять, достаёт.
Самолёт набирает высокую скорость, дрожит. И мчится вовсю по накатанной взлётной. Я чувствую дрожь, но не только свою. Я вижу, как женщина мечется взглядом. Супруг накрывает её беспокойные пальцы своими и держит.
Чтобы заставить себя не смотреть, закрываю глаза. Рядом нет той руки, которую хочется сжать! И я сожалею о том, что купил бизнес-класс для Снежаны.
Птица с огромными крыльями делает в небе вираж. И я вижу столицу. Как большой снежный шар в круглом вырезе иллюминатора, она вся утопает в снегу. Снег идёт, добавляя искрящихся бликов.
Но вот, ещё пару мгновений, и облако нас поглощает, вбирает в себя. Всё осталось внизу. Впереди — неизвестность. Эта боль не отпустит, я знаю! Но я научусь с этим жить.
Глава 12. Настя
Витины руки гладят сквозь тонкую ткань. Я лежу у него на груди и слышу стук сердца.
— Ты сегодня какая-то грустная. Что-то случилось?
«Надо же», — думаю я. Он уже знает меня. Уже чувствует! И от этого только больнее. Ведь мысли мои далеки от него. И даже объятия не помогают!
Тамара Петровна звонила. В пылу откровений она рассказала мне про операцию. О том, что подобные вещи вполне излечимы. Но ребёнок ещё слишком мал. А наркоз, он ведь даже для взрослых опасен?
О том, что за этим ему предстоит долгий курс препаратов. А для детского тела такие лекарства вредны.
Я слушала вскользь. Ощущая какое-то странное чувство. Наравне с сожалением, болью, сочувствием, я ощущала злорадство! Я никогда не желала другим ни болезней, ни смерти. Даже врагам! Хотя… У меня нет врагов. До этих пор не было.
Но,
Я не видела их ребёнка. Я могла лишь себе представлять. На кого он похож, этот мальчик? На Илью? На неё? На обоих.
Дианка сказала однажды, что папа показывал фото. И всё.
Я спросила её:
— Как тебе?
А дочка ответила:
— Обычный ребёнок.
Но что она понимает? Обычный! Ведь это — ребёнок Ильи. От другой. Ведь это — причина развода.
Я вспоминала своих малышей. Когда они ещё были такими. То, как нянчила их, как любила. Я бы убила любого, кто пожелал бы им зла!
И, ощутив эту боль, я корила себя за жестокость. Ведь он же ребёнок! Наивный и чистый. Пускай, и зачатый в грязи…
— Всё хорошо, — отвечаю, — Наверное, просто устала.
И Витя, вздохнув, прижимает меня к своей сильной груди.
От него пахнет так, будто он извалялся в мазуте. Но он ни при чём! Это мой «внеурочный визит». Мне просто было так нужно прижаться к кому-то. Почувствовать чьё-то тепло.
По дороге, другой, которую я предпочла в этот день, стоит храм. Небольшой, незаметный. Лишённый помпезности, как его «старшие братья», что привлекают столичных гостей.
Я редко ходила по храмам. Почему-то считала, что это — прерогатива бабуль. Накинуть платок и стоять, выжидая, когда на тебя снизойдёт милосердие Божье.
Но в этот раз я её ощутила. Потребность в творце. Мне повезло! Внутри было пусто. Никто не стал упрекать меня в том, что я в брюках. И я, накинув платок, углубилась в святая святых.
Свечка, которую я прикупила на входе, задрожала в руке. Под взглядом этих немых небожителей, мне стало так стыдно! Как будто они раскусили меня, мои гнусные мысли. Мою злость, мою боль, мою ненависть. И грех уже в том, что я принесла это в храм.
— Простите, — обратилась я к женщине.
Одетая в длинную юбку, она, словно тень, продвигалась по залу. Поправляя лампадки, убирая огарки свечей.
— А к кому обратиться? — добавила я и растерянно обвела взглядом обилие разных икон.
— А что у тебя, дочка? — спросила она.
От голоса этого сердце моё перестало испуганно биться. Такое спокойствие слышалось мне между строк.
— У меня…, - я запнулась, — Операция. Ребёнок болеет. Хочу попросить…
— Понимаю, — взяла за руку женщина. И молча меня отвела к одной из икон.
Святой на ней был преисполнен величия. Его взгляд, милосердный, струился, как манна с небес. Я вцепилась в свечу. Не решаясь поднять на него влажных глаз.