Измена. Мой непрощённый

Соль Мари

— Как же не делает? — качает она головой, — Ведь я воспитала его.

— Его воспитала среда, — отвечаю свекрови, — А вы ни при чём.

Лицо на экране мутнеет. Голова, опустившись, демонстрирует мне ворох уложенных завитков.

— До сих пор не могу с этим свыкнуться. Сердце болит!

— Так бывает, — утешаю её. И себя, — Люди любят друг друга. А, может быть, им только кажется… И когда любовь проходит, у них нет сил признаться в этом. И они начинают чудить.

— Но разве, же вы не любили друг друга? — сокрушённо вздыхает свекровь, —

Мне казалось, что ваша любовь настоящая!

Я ощущаю, как боль заполняет утробу, мешает вздохнуть:

— Мне тоже казалось.

— Прости, прости! Я всё не то говорю, — тараторит Тамара Петровна, — Ты сама-то как? Что нового?

— Да, ничего, — улыбаюсь.

— А Давидушка где? Так хотела увидеть его!

Я смотрю на часы. Сама заварила, сама и расхлёбывай! Давид пропадает в слесарной обители. Витя теперь — лепший друг. Только и слышно: «а Витя…», «мы с Витей…». Забавно осознавать, но я даже ревную! Только до конца не пойму. То ли сына к Вите. То ли Витю к нему?

— Он теперь взрослый совсем, — вздыхаю, — Я и то его редко вижу! В гараже пропадает, с девчонкой встречается.

— Мальчики, да, своей жизнью живут, — подтверждает Тамара Петровна, — И что ты ни делай, поступят по-своему.

Я вспоминаю объятия сына. И фразу: «Мам, я всегда буду рядом с тобой». Мне хочется верить ему! Но я понимаю, реши он начать свою жизнь в другом месте, и я не сумею ему помешать.

Глава 9. Илья

Истошный вопль вторгается в сон. Вынимает меня из него. Тяжело и мучительно, как из тёмной глубокой ямы. Открываю глаза, упираюсь ими в стену. До сих пор не могу привыкнуть к тому, чего здесь нет. Тумбочка рядом с кроватью без ящичка. Но я по привычке шарю по ней! В ванной розетка с другой стороны. Но память тела вынуждает тянуться влево.

Вынырнув, слышу Снежанкино:

— Спи, Масюль. Я встану, — она спрыгивает с постели. И хватает лежащего в кроватке Никиту.

Я, чуть обернувшись, смотрю на неё в свете тусклого ночника. Отодвинув халатик, она его кормит. Эта картина вызывает внутри столько чувств. Хочется любоваться ею бесконечно. Но одновременно хочется встать и уйти! Я не делаю ни того, ни другого. Я отворачиваюсь к стене и снова пытаюсь уснуть.

Стрелки настенных часов тикают.

«Кому сдались настенные?», — думаю я. И вспоминаю, как привёз их из дома. Повесил сюда. На них — логотип предприятия, и стрелки у них из картона…

Сон не приходит. И я отгоняю знакомые образы. Помню роддом и ножницы в руках медсестры. Помню кровь и собственный возглас:

— Детка, ты сделала это!

Сын родился здоровым и сильным. Таким, что я сразу подумал: «В меня!». Взял его на руки и чуть не расплакался. Эта особенность натуры всегда вынуждала краснеть. Обычно мужчины не плачут. А у меня получается! Медсестра, глядя на меня, улыбнулась:

— Папаша.

Я был ещё молод, и многое делал впервые. Например, становился отцом…

«Давид», — решил я в тот момент для себя. Решил, что сделаю папе

приятное! Но он мне ответил, что имя Давид никак не рифмуется с русской фамилией «Самойлов». И мы стали звать его Деня…

На смену этому приходит другой образ. Денис, в майке и шортах сидит на постели. Растрёпанный, на лице — следы от подушки.

— Уходи, — произносит, не глядя.

И я ощущаю такую потребность остаться! И понимаю отчётливо — не могу. Я знаю, что Настя стоит за стеной. Она — не она! Если не поднялась наверх, чтобы подслушать. И не увидев её в коридоре, удивляюсь впервые за долгое время. Ей и впрямь всё равно?

В последний раз, когда я приходил, сына не было дома. Он избегает меня! Либо сидит, запершись. Либо уходит. Мне так хочется его отловить, дождаться. Тряхнуть хорошенько! Отыскать в его взгляде черты. Того беззащитного мальчика, которого я держал на руках. Который рос у меня на глазах. Превращаясь в мужчину. Превратился? Навряд ли! Щегол. Упрекает меня в нелюбви. Да что он знает о жизни?

Я прижимаюсь лбом к стене, чтобы себя обездвижить. Меня терзает бессонница. Глаза совершенно чумные. Даже главный сказал, что выгляжу я нездоровым. Все в курсе моих личных дел! А как же иначе? По офису эта новость разлетелась мгновенно. Самойлов развёлся.

Больше всех страдала Нюра. И первым делом предложила отправить супруге букет пошикарнее. Вдруг, простит?

— Если бы всё решалось так просто, — я усмехнулся, утопая в своём кресле. И наблюдая, как Нюра по-хозяйски расставляет вещи у меня на столе.

— Вы сами всё усложняете, — заявила она, — Иногда всё решает один разговор. Вы говорили друг с другом?

— Конечно, — вздохнул я.

— Я не имею ввиду ссору, я имею ввиду нормальный взвешенный разговор, — продолжила Нюра.

— Не знаю, насколько он был взвешенным, — произнёс я с сомнением. Вспоминая один за другим, все наши последние «разговоры».

— Взвешенный, это когда стороны приходят к консенсусу, — сказала моя секретарша.

— И откуда ты взялась, такая умная? — я хмыкнул, беря из её рук кофе.

Нюра поправила дужку и провела рукой, собирая свои волосинки в прилизанный маленький хвостик.

— Я на юриста училась вообще-то, — сообщила она.

«А я на кого?», — я обвёл взглядом комнату. Свой кабинет. И вспомнил весёлое время.

Когда я только приехал в Россию, то не знал здесь почти никого. Помню, как меня взяли на какую-то вечеринку. Пару приятелей всё же образовалось в институтской общаге.

Мы пили и пели! Пока нас не выгнали на улицу вместе с гитарой. Там мы продолжили петь. Но какой-то дедок наорал из окна. От безысходности отправились в сквер неподалёку.

Под фонарём была лавочка, и мы примостились туда. Однако с приходом темноты налетели жуки. Девчонки визжали, и только одна не сбежала, осталась сидеть. Жук приземлился на землю рядом с её ногой. Она взяла его в руки и долго смотрела.

— Не боишься? — спросил я, прервав свою песню.

Она покраснела и прикусила губу: