Измена. Ты меня никогда не любил

Черничная Даша

Маша замирает, а после через всхлип смеется, и я улыбаюсь шире. Это приносит мне жуткий дискомфорт. Шиплю и тут же пытаюсь приложить к ноющей ране руку, но вовремя себя одергиваю.

— Маш, прекращай плакать, — прошу ее. — Все ж хорошо вроде? Нет?

— А лицо? — спрашивает она тихо, но плакать перестает.

— А что лицо? Люди живут и с большими увечьями. Мне главное, чтобы с ребенком все было в порядке.

— Ты права, конечно, права, — быстро соглашается и начинает поглаживать округлый живот. — Просто пойми,

меня саму сюда только вчера привезли. Я сознание потеряла и упала, ударилась. С малышом сказали, все в порядке, но оставили тут для контроля.

— Здорово, что все обошлось. Маш, ты не знаешь — со мной в машине был мужчина, ты что-то слышала о нем?

— Наверное, это тот, который больницу на уши поставил? Муж твой? Так он сидит в коридоре, его сюда не пускают. Врач строго-настрого запретил, я слышала, как они разговаривали ночью.

Ясно. Значит, Рома приехал. А еще это значит то, что он узнал о моем положении. Что ж, может, оно и к лучшему, мне не придется самой рассказывать ему обо всем.

Дверь распахивается, и входит доктор. Он окидывает нас взглядом и улыбается:

— Доброго утречка, девочки! Меня зовут Артем Саныч, я ваш лечащий врач, — бодро приветствует нас.

И сразу подходит ко мне, становится возле койки:

— Ну что, Аделия Виссарионовна Дигай, как самочувствие?

— Лучше всех, — стараюсь говорить как можно более оживленно. — А у вас?

Доктор закидывает голову назад и смеется:

— У меня превосходно! Вот сейчас вам, девочки, лечение скорректирую и домой поеду, отсыпаться. Ох и помотали вы нам нервишки, Аделия Виссарионовна Дигай!

Качает головой и смотрит в папку с распечатками анализов.

— Точнее не вы, а ваш муж. Поднял на уши всю больницу, начальство. Я еле удержал его, а то он в ночи пробрался бы к вам в палату.

— Это он может, — вздыхаю. — Нервы трепать, в смысле.

— Но вы не злитесь на него. Переживает папаша, чего уж тут, — добродушно разводит руками, мол, ни дать ни взять, и серьезнеет: — Итак, Аделия. Ночью, как только вы поступили к нам, у вас открылось кровотечение. С плодом все в порядке, но нужно поберечь себя. Поделаем вам капельницы, полежите в больничке, отдохнете.

— Ребенку правда ничего не угрожает? — спрашиваю с облегчением.

— К сожалению, никаких гарантий я дать не могу. Полагаю, кровотечение открылось на фоне стресса. Будем надеяться, что все обошлось и кризис миновал. Меня больше беспокоит ваше сотрясение, ведь с вашим положением с препаратами все довольно-таки непросто.

— А что по поводу ее лица? — вмешивается Маша.

Видимо, мое лицо беспокоит ее сильнее, чем меня саму.

Артем Саныч широко улыбается:

— Да это ж мелочи жизни! — восклицает наигранно бодро и поднимает рукав, оголяя кожу до локтя. — Вот смотрите, видите шрамы?

— Хм, — тянет Маша, с интересом разглядывая руку доктора. — Немного видно.

— Во-о-от! А знаете,

что было? Бр-р! Три года назад катался на лыжах — и привет. Открытый перелом в двух местах. Вот тут и вот тут торчали спицы, а здесь шили. И ничего, лазер в наши дни делает невозможное! — оборачивается ко мне и произносит уже более серьезно: — Родите, покормите грудью и исправите все. На вашу красоту это никак не повлияет.

Артем Саныч рассказывает мне детали, зачитывает назначения, дает рекомендации.

— На этом все. Аделия, позвать вашего мужа? Он извел всех моих медсестер.

— Зовите, чего уж тут, — вздыхаю, а у самой в груди учащается биение сердца.

Глава 41. Стена

Аделия

Маша тактично сбегает из палаты, напоследок подмигнув мне.

Едва за соседкой закрывается дверь — не проходит и минуты — как распахивается вновь.

Я приподнимаюсь на подушках и сажусь. Поднимаю на Рому взгляд.

Надо сказать, что мой бывший муж выглядит не лучше меня. Такой же измученный, бледный, невыспавшийся, весь вздрюченный. При виде меня он замирает, будто натыкается на стену. И я сразу вижу это.

Жалость.

Она сочится из всех щелей. Рома смотрит на меня щенячьими глазами, шумно сглатывает, оттягивает ворот свитера.

Судя по реакции, я делаю вывод, что насчет лица ему не сказали. Мне хочется заорать на него. Я не нуждаюсь в жалости. Мне вообще ничего от него не нужно. Ни жалости, ни поддержки. Я и сама справлюсь. Сама все вывезу.

— Что? — усмехаюсь весело. — Уже не такая красивая?

Рома наконец отмирает и подходит к койке, садится на табурет возле меня и тоже улыбается. От веселья его улыбка далека; я более чем уверена — он делает это, чтобы поднять мне настроение.

Ну давай же. Заливайся соловьем, расскажи, как я прекрасна. Я жду, что мой бывший муж начнет стелиться передо мной, но он выдает неожиданное:

— Знаешь, не все же только мне быть неидеальным, — говорит тихо.

— Я не идеальная! — возмущаюсь и тут же затихаю. — Была…

— И слава богу, — фыркает Рома. — На твоем фоне я всегда выглядел слишком косячным.

— Зато теперь твои косяки будут не слишком заметны, — веселюсь, — потому что при виде нас двоих люди сразу будут обращать внимание на мое лицо.

— Это мелочи, — он серьезнеет и тянет руку ко мне.

Я не убираю ее. Наоборот, удобнее кладу ладонь. Рома накрывает мою ледяную руку своей, грубой и горячей. По телу пробегают мурашки от неожиданного контакта и тепла.

— Сведешь, когда захочешь.

— А если не захочу? — выгибаю бровь.

— Значит, не сведешь, — равнодушно пожимает плечами Рома.

— Ром, — я хмурюсь, — как Никита?

Муж поджимает губы, будто не очень хочет разговаривать о нем:

— Сотряс, перелом. Ну и в остальном… помяло его.