Измена. Я только твоя. Лирическое начало
Шрифт:
«Ань, я умру без тебя», - написал ты в последнем послании.
«Я уже умерла», - равнодушно ответила я.
Но равнодушием здесь и не веяло. Мы были единым. А теперь я осталась одна. Вот и всё! Мой спектакль отыгран.
Я убрала ладони, когда услышала вой полицейской сирены. Тебя увезли. И неожиданно стало так тихо.
– Наконец-то, не прошло и полгода, - нахмурился сторож.
По его недовольству я уже осознала, что денег придётся
Глава 30. Витя
Я проснулся в тюрьме. Нагрубил добросовестным стражам порядка. В общей камере было просторно. Кто-то храпел, двое играли в карты, а третий искал, у кого бы занять. Он спросил у меня. Растолкал.
Спросонья я отмахнулся. Было трудно припомнить детали. Кажется, я перебрал и поплёлся искать тебя в театре. Хотя была ночь, и окна уже не горели. Я обнаружил калитку. И надпись. Не помню, что было написано! Внутри дребезжал огонёк телевизора.
Я стал ломиться туда и кричать. Помню, звал тебя громко. Но ты не пришла. Неудивительно. Скорее всего, обитаешь под чьим-нибудь «крылышком». Нашла покровителя, спонсора, или и то и другое, в одном!
Теперь, на «казённой скамье» моё тело болело и ныло. Но сильнее болела душа. Я не верил, что это конец! Я искал продолжения…
За мною явился отец. Он всю дорогу молчал и велел пристегнуться. Из окна его новенькой Хонды я видел, как пробегают один за другим фонари. И бегут так до самого дома. Я ходил к твоей матери. К Лене. Теперь я не знал, как её называть.
– Анька ушла, - заявила она, - Вещи забрала…
– Куда? – перебил.
– Не сказала, - пожала плечами Елена Георгиевна.
– А что она говорила? – затаил я дыхание.
– Говорила, что я ей не мать! И что я сдохну в вытрезвителе, - отчеканила Лена. И губы её задрожали.
Я понял, что ты уходила совсем. Но куда?
Я дежурил у театра, пытался тебя отловить. Но не смог! Знал, что в пятницу будет спектакль, и ты не отвертишься. Вот только дожить бы до пятницы…
Я хотел объяснить тебе, как это вышло. Но сперва нужно было себе объяснить! Я молчал. И друзья разом приняли мою сторону. Все решили, что ты виновата. Как я мог им сказать? Даже Женьке. Ту правду, которую стыдно озвучить. Что я целовал твою маму… Мне было так тошно от этого! От себя самого. Ведь я до сих пор вспоминал её губы. С твоими их было совсем не сравнить.
«Я представляла тебя», - вспомнил голос и фразу, которую ты мне сказала недавно. Про Тоху. Про тот поцелуй. Выходит… я тоже. Но если тебе всё простительно, то почему непростительно мне?
Я метался! Я был сам не свой. Мать сказала:
– Забудь! Прошмандовка! Вся в Ленку!
– Ты ничего не знаешь! – заорал я в ответ.
Мама притихла. А я задрожал. Слова чуть не вырвались сами собой. Я упёрся лбом в стену и стоял так, приводя себя в чувство. Вдруг на плечо опустилась ладонь…
– Всё будет хорошо, - сказал мамин голос. А я вспомнил голос Елены Георгиевны. Поёжился, будто вместо ладони змея улеглась на плече.
– Отстань! – огрызнулся и вышел за дверь. Я знал, без тебя хорошо быть не может.
Когда в пятницу на спектакле роль Катерины сыграла другая актриса, я окончательно съехал с катушек. С ноги открыл дверь к твоему режиссеру, потребовал встречи с тобой.
– Во-первых, здравствуйте! – проговорил худосочный очкарик, - Во-вторых, я не интересуюсь личной жизнью своих подопечных.
Он поправил очки и откинулся в кресле. Я разглядел его ближе, и понял, что ты бы не стала с ним спать.
– Это я – её личная жизнь, - процедил я сквозь зубы.
«Творец» снисходительно хмыкнул, но вдруг просиял:
– Молодой человек, а вы никогда не думали о том, чтобы играть в театре? У вас очень яркий типаж.
Меня передёрнуло. Как будто оскомина тронула зубы. Я вышел за дверь, опустился на лавку, что шла вдоль стены. Какая-то девушка, в туфельках Золушки, сидела напротив и красила губы. Я не сразу узнал ту актрису, что играла с тобой.
– Ловыгину ищешь? – спросила она.
Я поднял глаза:
– Почему она не вышла сегодня на сцену?
Девушка глянула искоса:
– Кто ж её знает? – она рассмеялась, - Автограф хотел попросить?
Я исправил:
– Прощения, - и покинул твой грёбаный театр.
Глава 31. Аня
В сторожке мне разрешили пожить. Но недолго. Сторож, дядь Юра, а может быть, дядя Серёжа доложил обо мне. Сам Сперанский примчался.
Поцокал и вынес вердикт:
– Это плохо.
– Простите, я съеду. Сниму квартиру. Мне бы ещё пару дней.
Он поправил очки.
– Ох, Ловыгина! Чуял, что с тобою не всё будет гладко.
– Простите, - всхлипнула я. Извиняясь заранее и за сорванный спектакль, и за ущерб, нанесённый его репутации.
Этим же утром раздался звонок. Голос на том конце провода принадлежал одному человеку. В моей записной он назывался «Работа».
– Анна?
– Да, это я, - отозвалась несмело.
– Анна, это Марат, - представился он. Видимо, думал, что я удалила его телефон.
– Я поняла, - я прижала колени к груди. Я жила здесь затворницей! В комнатке, тесной и затхлой, служившей мне спальней, гостиной и даже тюрьмой.
– Ваш непосредственный босс сообщил мне о том, что вам негде жить, - прозвучало на том конце провода.
Я усмехнулась:
– Это не правда.
– Тогда почему вы ночуете в театре? – задал он вполне резонный вопрос.
– Это временно, - ответила я. Я ведь действительно намеревалась съехать, как только смогу.
Марат Даниярович тихо вздохнул: