Изнанка свободы
Шрифт:
И сад невиданных снежных цветов и деревьев.
— Иса любит украшать свой дворец и город, — насмешливо замечает маг в ответ на мое восхищенное «Ах!».
За огромными окнами, закрытыми прозрачными стеклами безупречной чистоты и небывалых размеров — бал. Как церемонно движутся огоньки над дворцом, так не менее церемонно вышагивают фэйри внутри. Поклоны, изящные па незнакомого мне танца. Кавалеры и дамы в масках, струящийся атлас и мерцающий бархат платьев непривычного покроя, блики свечей на полированном до зеркального блеска паркете.
Восторженно
Как могла бы я танцевать, следуя за пением скрипок.
Как пошло бы мне такое платье — удлиненный силуэт и простой крой, без лишней вычурности, без фижм, оборок, каркасных юбок. Шлейф, рукава-крылья, декольте в пене белых кружев…
— Красиво, — выдыхаю я, и в одном этом слове звучит все. И восхищение, и зависть, и желание быть там, внутри, среди танцующих пар.
И что бы я делала там в рабском ошейнике, без маски и роскошного платья? К тому же я не знаю этого танца.
— Да, Исе нет равных в искусстве красиво убивать время. Праздность, но не пресыщенность. И безупречное чувство стиля. Хотя, — он слегка морщится и показывает на ледяного дракона. — Это, на мой вкус, уже на грани.
— Почему ты не там? — я киваю на дворец.
Киваю и вспоминаю слова Кайлы.
Неужели Элвин и правда… не ее ли духами пропахла его одежда?
Цитрус и миндаль.
— Эти балы увлекают первые раз двадцать, потом приедаются. Одно и то же. А когда мне скучно, я становлюсь просто очаровашкой. Ну, ты знаешь. Так что пропустил праздник из уважения к княгине, — в его голосе звучит неприкрытая насмешка. — Она устала разбирать последствия моих попыток развлечь себя самому.
— Могу представить, — я и правда представляю себе это мгновенно и в красках. Становится смешно. Все-таки Элвин неисправим.
— А… какая она? — решаюсь я задать вопрос. — Красивая?
— Княгиня Иса? Красивая. Очень. Одна из самых красивых женщин, что я встречал. И самая величественная…
Значит, правда… Княгиня и Элвин…
— Ею нельзя не восхищаться, — задумчиво продолжает маг. С такой интонацией на прошлой неделе он восхищался чучелом тамерской кобры. — Иса никому и никогда не позволяла указывать себе, что делать. Ни в чем. Ты слышала ее историю? Нет? Очень поучительно. За долгую жизнь чадолюбивый Трудгельмир наплодил штук тридцать детей. Законных и не очень. И полюбил играть с отпрысками, объявляя то одного, то другого наследником.
— Зачем?
— Отличный способ держать в повиновернии толпу капризных, сволочных деток. И просто весело смотреть, как они суетятся.
— Ты сейчас шутишь, — нерешительно уточняю я.
— Не совсем, — он и вправду серьезен. — Это — власть, Франческа. Приз один, а желающих много. Отличный рычаг для любых манипуляций. Фэйри присущи большинство человеческих пороков. Насколько я знаю, Трудгельмир до сих пор играет в эти игры. И даже парочка несчастных случаев с наследниками не убедили его прекратить.
— А… Иса?
— Она не захотела пихаться локтями. Окрутила рондомионского князя и очень быстро из любовницы стала сначала женой, а потом и вдовой. Ее стараниями Северный двор превратился в одно из первых по могуществу и влиянию княжеств.
— А князь… ее муж. Он сам умер?
— Хороший вопрос, сеньорита, — маг задумчиво стряхивает снег с плаща и смотрит в небо, где разноцветные огни выстроились в шахматном порядке. — Знаете, никогда не интересовался. И вам не советую. У княгини неважно с чувством юмора. Работа правителя — довольно нервная.
Я завистливо наблюдаю, как за стеклом раскланиваются пары. В морозном воздухе гаснут последние аккорды. Хочу туда.
Наверное, я произношу это вслух, потому что Элвин приподнимает бровь.
— Мы одеты неподходящим образом, сеньорита. Мне-то все равно, а вам будет неловко.
Да уж, могу поверить, что ему все равно. Он еще и наслаждаться будет чужими оскорбленными взглядами.
Как, ну как он умудряется быть таким самоуверенным?
— Да ладно, — я вздыхаю. — Кто пустит рабыню на бал?
Он мрачнеет:
— Пустят, если я захочу. И не «рабыню», а «фамильяра». Сколько можно повторять?
— Как скажешь, — я говорю это равнодушно не чтобы задеть мага. Просто устала. Слишком длинный и счастливый был день. Я выпила до дна его сладость, и последние капли на донышке горчат. — Уже поздно, пошли домой.
— Всего два часа ночи, сеньорита. Веселье только начинается, а спать в Мидст — дурная примета.
По Элвину видно, что он никуда не уйдет, а значит, и мне придется остаться — не отпустит же он меня домой одну. Когда он в таком расположении духа, может кутить хоть до утра. Откуда только силы берет?
— Но я замерзла.
— Иди сюда, я тебя согрею, — прежде, чем я успеваю что-то пискнуть, он сгребает меня в охапку.
Мы стоим в обнимку и так правда теплее, так даже жарко, очень жарко, щеки горят и ноги не совсем держат…
Объятия… они совсем не такие невинные, как тогда, на похоронах Мелисенты. Что-то в его прерывистом дыхании, в слишком тесном кольце рук и в суматошном перестуке моего собственного сердца почти кричит об этом…
…он замечательно целуется. Я помню…
…а еще он надел на меня ошейник и превратил в свою рабыню. Фамильяра…
…и убил моего мужа…
…«Он не мой любовник!» — сказала я Джанису. А тот ответил «Может, в этом и проблема?»…
…и рядом, меньше, чем в сотне футах от нас дает бал его женщина — величественная и безжалостная повелительница фэйри. Женщина, которой «нельзя не восхищаться». Он приходит от нее под утро, с царапинами на шее, пропахший холодным, строгим запахом — цитрус и миндаль…
— Фрааан, — тихий хриплый выдох на ухо. Выдох, от которого куда-то вниз по шее бегут щекотные мурашки.