Изображая невинность
Шрифт:
Последующие несколько часов я бездумно бродила по улицам в попытке успокоиться. Стал накрапывать дождь. Но я не замечала его. Ничего вокруг не замечала.
В себя меня привел заботливый голос незнакомой женщины. Положив руку мне на плечо, она спросила:
– Вам нехорошо? Может быть вызвать врача?
Я не сразу смогла ей ответить. Губы отказывались слушаться. Все же, скомкано поблагодарив, я заверила, что со мной полный порядок и помощь без надобности. Она не поверила, но настаивать не стала. Ушла дальше по аллее, несколько раз тревожно оглянувшись.
С удивлением я обнаружила
Ключи лежали у меня в сумочке, но сил подняться я в себе не нашла. Дождь накрапывал все сильнее, пора было уходить.
Пошатываясь, я отправилась к выходу из парка. О том, чтобы сесть за руль и речи быть не могло. Одно хорошо- совсем рядом была остановка, а от нее до моего дома шел автобус.
Но на этом испытания на сегодня не кончились. Погруженная в собственные мысли, я успешно проворонила опасность, поджидавшую меня в собственном дворе.
– Соня, – услышала я за своей спиной и машинально обернулась.
Привалившись к капоту машины, Стас насмешливо улыбался. Увидев его, я поморщилась в досаде. От него, конечно, это не скрылось. В глазах появился знакомый злой огонек.
– Что, тяжела оказалась жизнь феминистки? – глумился он. – Экономии ради перешла на общественный транспорт? На еду пока хватает или уже лапшу из пакетиков лопаешь?
Отвечать на подобное я сочла ниже своего достоинства. Молча развернулась и поспешила к парадной. Он настиг меня в два счета. С силой схватил за руку и развернул к себе:
– Гордая, да? – охрипшим от злости голосом говорил он. – Думаешь, бегать за тобой буду? Нет! Сама приползешь, умолять будешь, а я подумаю принимать твои извинения или нет, ясно?
– Ясно.
– Что тебя ясно? – окончательно рассвирепел он. – Ты достала меня уже! У всех бабы как бабы, одному мне сука досталась…
Желая оправдать почетное звание, присвоенное мне нелюбимым, я резко ударила его в колено. Он охнул скорее от неожиданности, чем от боли, но хватку ослабил. А мне только это и надо было.
В два прыжка я запрыгнула на крыльцо и, молниеносно открыв дверь, скрылась в подъезде. Он не успел меня остановить. А ключей от дома мамы у Стаса попросту не было. Я поднималась на свой этаж пешком, слыша, как он молотит дверь и материт меня на чем свет стоит. Соседям явно будет что обсудить.
К счастью, вскоре это ему надоело. Он убрался восвояси. Но радовалась я рано – начались бесконечные звонки. То на домашний, то на мобильный. К вечеру только на последнем набралось сорок восемь пропущенных.
Накладывая мне салат, мама с неодобрением покосилась на мой телефон.
– Выключи ты его, надоел, ей богу.
– А смысл? Отключу телефон – лично явится.
– Сдам ментам, – уверенно сказала мама.
– Ага, – усмехнулась я. – Агапов-старший вытащит его раньше, чем мы чай заварим. И все по новой.
Мама в досаде отставила тарелку. Желание свернуть шею Стасу явственно читалось на ее лице.
Я положила руку на ее теплую ладонь. Как могла оптимистично сказала:
– Ничего, мам. Это все ерунда, просто нужно пережить.
– Ты ходила к нотариусу? – помолчав, спросила она. Говорить
– Рано или поздно тебе придется принять случившееся, смириться…
Из уст мамы это звучало особенно больно. Я прикрыла рукой лицо, боясь вновь разреветься. Она поспешно подошла ко мне, обняла со спины.
– Хочешь, поедем вместе? Сорок дней на прошлой неделе прошло. Мы ведь даже не прибрались там. Нужно все привести в порядок.
– Не нужно, – справившись с собой, глухо сказала я. – Съезжу завтра сама. Пыль вытереть особого ума не надо.
Мама поцеловала меня в макушку и сильнее прижала к себе.
Квартира Маринки располагалась на Таврической улице, в доме с видом на Таврический сад. И сад, и улица носили славное имя любимца Екатерины Великой, графа Потемкина-Таврического.
Однако дом, в сравнении с соседними особняками и доходными домами, был достаточно молод – построен в первые годы двадцатого столетия. В царское время в его стенах располагался банк, после революции он претерпел значительные изменения и превратился в жилой дом для рабочих и крестьян. Но надолго они в его стенах не задержались – слишком лакомым было расположение, как-никак сердце города. Пришли новые жильцы с обширными возможностями, связями и кровью на руках. Сменяя друг друга, они терялись в чехарде постреволюционных лет, НЭПа и сталинских репрессий. Во время войны фасад дома был значительно поврежден, но умело восстановлен после ее окончания. В последние годы за ним принялись усиленно следить, и дом постепенно обрел, если и не первозданный шик, то вполне различимое величие.
Однако не судьба дома и не красота района привлекли Маринку. Решив купить квартиру, она не выбирала из множества вариантов, не изучала рынок. Она точно знала, что ей нужно и потратила почти полгода на уговоры хозяев заветной квартиры под номером тридцать пять.
А объяснялось все очень просто – судьба дома была тесно сплетена с судьбой нашей семьи.
К сожалению, история семьи не была нам известна по десятое колено, и никто не знал, как прадедушка и прабабушка, едва успевшие пожениться в то время, оказались жильцами тридцать пятой квартиры. Оба они погибли во время войны, прадедушка не вернулся с фронта, а прабабушка попала под обстрел и была похоронена в общей могиле на Пискаревском мемориальном кладбище. Их личная история растворилась в судьбе всей страны, оставив нам лишь несколько чудом уцелевших фотографий.
В страшные годы блокады дедушка был десятилетним мальчишкой. После гибели мамы он некоторое время заботился о себе сам (что тоже иначе как чудом не назвать), но был определен в детский дом и по Дороге Жизни вывезен в эвакуацию.
О войне, блокаде дедушка не рассказывал почти никогда. Но день, когда он покидал город в кабине грузовика, врезался в его память на всю жизнь и часто снился в снах, что были столь же страшны, как и явь. Попавшие под обстрел фашистов грузовики уходили под лед один за другим. В них были такие же, как и он сам дети, но они погибали, несмотря на все попытки их спасти. Беспомощный и напуганный до края ребенок смотрел за происходящим не в силах смириться, не в силах помочь.