Изобретение прав человека: история
Шрифт:
Таким образом, эпистолярный роман уже собственной формой смог наглядно продемонстрировать, что самость зависит от качеств «внутреннего мира» (наличия некоего внутреннего ядра), так как именно в письмах герои выражают свои сокровенные чувства. Вдобавок эпистолярный роман показал, что внутренний мир присущ всякому «я» (письма пишут многие персонажи) и, следовательно, все «я» в некотором роде равны – похожими их делает обладание внутренним миром. Так, например, благодаря переписке служанка Памела становится воплощением гордой и независимой личности, а не униженной и раздавленной женщиной. Подобно Памеле, индивидуальность как таковую отстаивают Кларисса и Юлия. Читатели узнают о том, что у них самих и других людей есть собственный внутренний мир [34] .
34
Недавний обзор исследований об эпистолярном романе приведен в книге: Cook E. H. Epistolary Bodies: Gender and Genre in the Eighteenth-Century Republic of Letters. Stanford: Stanford University Press, 1996. О происхождении жанра см.: Jost. Le Roman epistolaire.
Разумеется, чтение этих романов не у всех вызывало одинаковые чувства. Английский романист и остряк Гораций Уолпол
35
Lewis W. S. (Ed.) The Yale Edition of Horace Walpole’s Correspondence, vol. 22. New Haven, 1960. P. 271 (Письмо сэру Хорасу Манну, 20 декабря 1764). Remarks on Clarissa, Addressed to the Author. Occasioned by some critical Conversations on the Characters and Conduct of that Work. With Some Reflections on the Character and Behaviour of Prior’s Emma. London, 1749. P. 8, 51.
Известный швейцарский физиолог и поэт Альбрехт фон Галлер анонимно выступил с положительным отзывом на «Клариссу» в The Gentleman’s Magazine в 1749 году. Он пытался разобраться, в чем заключается своеобразие Ричардсона. Высоко оценивая достоинства более ранних французских романов, фон Галлер тем не менее утверждал, что они в основном были «не более чем рассказами о великих деяниях великих людей», тогда как в произведении Ричардсона читатель мог видеть героя «одинакового с нами положения». Швейцарский автор придавал большое значение и эпистолярной форме произведения. Хотя читатели могли и усомниться в том, что всем героям нравилось проводить время за подробным описанием сокровенных чувств и мыслей, благодаря этому эпистолярному роману с предельной точностью удалось изобразить каждого отдельного персонажа и таким образом пробудить то, что Галлер называл состраданием: «До сих пор никто не показывал жалость настолько выразительно, и здесь тысячи примеров явно свидетельствуют о том, что даже самые черствые и невосприимчивые смягчились, снизошли до сострадания, оказались до слез растроганы смертью, мучениями и горестями Клариссы». В заключение он писал: «Ни на одном языке нам не доводилось читать произведения, которое могло бы составить конкуренцию [роману Ричардсона]» [36] .
36
Gentleman’s Magazine. 1749. № 19 (June). P. 245–246, № 19 (August). P. 345–349, цитаты на р. 245 и 346.
Упадок или подъем?
Современники по собственному опыту знали, что чтение эпистолярных романов влияло не только на ум, но и на тело, однако не могли прийти к общему мнению относительно последствий. По мнению католического и протестантского духовенства, чтение романов вело к искушению, соблазнам и нравственной деградации. Еще в 1734 году Николя Ленгле-Дюфренуа, аббат, получивший образование в Сорбонне, счел необходимым защитить романы от своих собратьев по церкви, пусть и под псевдонимом. Он насмешливо опроверг все нападки, в результате которых власти запретили романы, «как и многое другое, что вызывает у нас чувства, слишком яркие и слишком явные». Настаивая на уместности романов в любую эпоху, он признавал, что «легковерность, любовь и женщины правили бал во все времена, поэтому и романы всегда интересовали и продолжают завоевывать читателей». Лучше подумать, как улучшить их качество, полагал он, чем пытаться запретить их вовсе [37] .
37
Lenglet-Dufresnoy N. A. De l’usage des romans, ou l’on fait voir leur utilite et leurs differents caracteres, 2 vols., 1734. Geneva: Slatkine Reprints, 1979. P. 13, 92 [Vol. 1: 8 и 325 в оригинале]. Двадцать лет спустя Ленгле-Дюфренуа пригласили работать вместе с другими деятелями Просвещения над «Энциклопедией» Дидро.
После снижения количества публикуемых романов в середине века критиковать их не перестали. В 1755 году другой католический аббат Арман Пьер Жакен написал четырехсотстраничный труд, в котором доказывал, что чтение романов подрывает нравственные устои, веру и все принципы общественного порядка. «Откройте эти книги, – настаивал он, – и вы увидите, что практически все они нарушают божье и человеческое право, попирают родительский авторитет в глазах детей и разрывают святые узы брака и дружбы». Опасность кроется в их особой притягательности: беспрестанными описаниями любовных соблазнов они вынуждают читателя поддаться самым низменным побуждениям, пренебречь советами родителей и церкви, а также проигнорировать моральное порицание общества. Единственное утешение Жакен видел в том, что сила действия романов на читателей ослабевает довольно быстро. «Разве я был не прав, предрекая скорое забвение „Памеле“?.. Та же участь через три года постигнет „Тома Джонса“ и „Клариссу“» [38] .
38
Jacquin A.– P. Entretiens sur les romans, 1755. Geneva: Slatkine Reprints, 1970. P. 225, 237, 305, 169
Похожие разоблачительные жалобы выходили и из-под пера английских протестантов. Преподобный Висесимус Нокс подвел итог растянувшимся на десятилетия волнениям, объявив в 1779 году чтение романов извращенным и порочным удовольствием, отвлекающим молодые умы от более серьезной и нравоучительной литературы. Подъем британского романа лишь способствовал распространению привычек распутных французов и моральному разложению современников. Нокс допускал, что романы Ричардсона были написаны с «самыми благими намерениями». Однако, по его мнению, автор с неизбежной настойчивостью подробно описывал сомнительные сцены и вызывал у читателя чувства, несовместимые с добродетелью. Презрение к роману высказывали не только священники. Опубликованное в 1771 году в английском журнале для женщин (The Lady’s Magazine) четверостишие емко выражало царившее в обществе отношение к роману:
Памелы имя слышала, Но ближе не знакома. Романы ненавижу — Не тронулась умом я [39] .Многие моралисты боялись, что романы посеют семена недовольства в умах читателей, особенно слуг и юных девиц [40] .
Швейцарский медик Самюэль Огюст Тиссо сравнивал чтение романов с мастурбацией, которая, по его мнению, вела к физическому, умственному и нравственному упадку. Тиссо был убежден, что тело разрушается естественным образом, а мастурбация только ускоряет этот процесс и негативно сказывается как на мужском, так и на женском организме. «Праздный, бездеятельный образ жизни, привычка подолгу нежиться в мягкой постели; употребление жирной, острой, соленой пищи с большим количеством вина, сомнительные друзья и фривольные книги – вот наиболее частые причины подобных эксцессов». Под «фривольными книгами» Тиссо не имел в виду откровенную порнографию; в XVIII веке «фривольным» считалось любое произведение с налетом эротики, однако между «фривольностью» и вызывающей намного более резкое неодобрение «непристойностью» проводили четкие различия. Романы о любви – а о ней речь шла в большинстве романов XVIII века – легко подпадали под определение «фривольности». Наибольшей угрозе подвергались воспитанницы английских пансионатов, поскольку им удавалось завладеть «аморальными и нечестивыми» книжками и прочитать их ночью в постели [41] .
39
Перевод А. В. Магуна.
40
Taylor R. C. James Harrison, «The Novelist’s Magazine» and the Early Canonizing of the English Novel // Studies in English Literature, 1500–1900. 1993. № 33. P. 629–643, цитата на р. 633. Taylor J. T. Early Opposition to the English Novel: The Popular Reaction from 1760 to 1830. New York: King’s Crown Press, 1943. P. 52.
41
Tissot S.– A. L’ Onanisme, 1774; Latin edn. 1758. Paris: Editions de la Difference, 1991. Особ. р. 22 и 166–167. Taylor. Early Opposition. P. 61.
Таким образом, священники и медики сходились в своих взглядах на чтение романов как на потерю времени, ценной жидкости, веры и нравственности. Они полагали, что читательница примется подражать романному действию и вскоре сильно пожалеет об этом. Например, женщина, прочитавшая роман «Кларисса», способна пренебречь желанием родственников и, подобно героине Ричардсона, согласиться на побег с похожим на распутного Ловеласа человеком, который волей-неволей станет виновником ее падения. В 1792 году анонимный английский критик утверждал: «Распространение романов станет одной из причин роста проституции, бесчисленных супружеских измен и тайных побегов, известия о которых доносятся из разных уголков Королевства». Кроме того, романы способствовали чрезмерному физическому возбуждению и подозрительной с точки зрения нравственности поглощенности собственными мыслями, а также толкали на действия, подрывающие семейные, нравственные и религиозные устои [42] .
42
Kelly G. Unbecoming a Heroine: Novel Reading, Romanticism, and Barret’s The Heroine // Nineteenth-Century Literature. 1990. № 45. P. 220–241, цитата на р. 222.
Ричардсон и Руссо ограничивались скромной ролью издателей, не называя себя авторами, чтобы при необходимости избежать дурной славы, закрепившейся за романами. Ричардсон никогда не говорил о «Памеле» как о романе. Уже само полное название первого издания является чистым образцом опровержения этих нападок: «Памела, или Вознагражденная добродетель. Серия писем прекрасной девицы к родителям, впервые опубликованных, чтобы взращивать принципы добродетели и веры в умах юных особ обоего пола. Повествование имеет правдивый и естественный характер, но в то же время позабавит разнообразием чудных и трогательных событий; оно полностью [sic] лишено сцен, предназначенных в слишком многих произведениях исключительно для развлечения и распаляющих умы, которые им надлежит поучать». «Предисловие издателя» Ричардсона в начале книги объясняет необходимость публикации «нижеследующих писем» с точки зрения морали. Они, якобы, носят назидательный характер и призваны наставить молодых людей на путь истинный, привить им веру и нравственные ценности, разоблачить пороки «в том цвете, которого они достойны» и т. д. [43]
43
(London: Printed for C. Rivington, in St. Paul’s Church-Yard; and J. Osborn [etc.], 1741.)
Хотя Руссо также выдавал себя за издателя, представляющего собрание писем, он определенно считал свою работу романом. В первом предложении предисловия к «Юлии» Руссо сравнивал романы с театром, критикой которого был хорошо известен: «Большим городам надобны зрелища, развращенным народам – романы». Решив, по-видимому, что этого предупреждения недостаточно, Руссо предваряет свой труд беседой о романах между издателем и литератором. В нем персонаж «R.» [Руссо] приводит стандартный набор обвинений против жанра романа: играя с воображением, они распаляют желания, не имеющие ничего общего с добродетелью: