Изотопы для Алтунина
Шрифт:
Падали в тишину секунды, минуты, а инженер все не возвращался. Сперва Алтунин подумал, что Карзанов прошел в рабочую камеру, но там его не было. Очень хорошо, что не было: сразу нахватал бы рентгенов! Но где же он? У щита?.. Алтунин поспешно надел респиратор, перчатки и тоже бросился в лабиринт. Карзанова нашел возле щита.
— Все вроде в порядке, а не работает, — сказал инженер. — Черт знает что такое!
— Немедленно уходите отсюда! — закричал Алтунин. — Вы здесь уже три минуты...
Он схватил инженера за руку выше локтя и почти силой вытолкнул в операторскую. А сам, больше
Когда Алтунин появился в операторской, Карзанов уже успел сбросить респиратор и перчатки.
— Спасибо, Сергей Павлович, — сказал он с непривычной теплотой в голосе. — Разделили рентгены пополам. И все-таки не стоило вам рисковать. Что-нибудь придумали бы.
Но оба знали, что ничего другого придумать не смогли б.
— Все, отстраняю вас на месяц! — решительно продолжал Карзанов. — Во всяком случае, в операторской ноги вашей не будет. Пошли мыть руки.
Они, сбросив халаты, прошли к умывальнику. Мыли руки теплой водой с мылом, терли их щетками, беспрестанно нажимая ногой на педаль, чтобы открыть кран.
Опустошенный, выбрался Алтунин из лаборатории. Было темно. Снежный вихрь подхватил его и понес, понес.
Дома Сергей упал на кровать и лежал с открытыми глазами, перебирая в уме каждое слово, сказанное Карзановым. И заново все переживая.
В соседнем подъезде хриплый женский голос выводил на мороз тягуче и беспрестанно:
С той тоски, с досады, эх, пойду-выйду! выйду на реку! Эх, пойду-выйду на реку! Эх, во реченьке утоплюсь, Эх, во реченьке утоплюсь! Эх, во садочке задавлюсь!Заунывный голос отвлекал, мешал думать. Была в нем древняя, слепая тоска, которую не в силах победить время.
Так и не сомкнул он глаз до утра.
Весь мир был скован стужей. Морозная мгла неподвижно висела над крутыми сугробами. Казалось, само солнце заледенело. В трескучие безоблачные ночи ярко мерцали звезды... Холод, холод, и конца ему не предвиделось...
Алтунин тоже носил в себе холод. Даже в глазах появилось что-то льдисто-острое и пронизывающее. Когда с ним пытались шутить, по лицу скользила горькая, замкнутая улыбка. Он словно бы потерял точку опоры. Исчез былой юмор, идущий от внутренней свободы.
В этот студеный месяц Алтунин вполне осознал, что Кира для него значит гораздо больше, чем ему думалось вначале, что она и есть та, к которой он стремился в мечтах. И так же безоговорочно уяснил, что встреч с ней больше никогда не будет. Никогда!.. Ничего не будет — ни ее улыбок, ни ее рук...
Когда он, ни на что уже не надеясь, словно бы по привычке, подождал ее однажды у заветной лиственницы, Кира, проходя мимо, вдруг остановилась и сказала негромко:
—
И на ресницах ее были слезы. То ли от холода, то ли от жалости к Алтунину.
После того он поклялся себе: как бы трудно ни пришлось, не поджидать ее больше. В самом деле, нехорошо это с его стороны... Но мысленно он всегда видел перед собой ее широко раскрытые серые глаза, гладкий лоб, припухлые губы и мягкий округлый подбородок. Никаким усилием воли не мог рассеять это наваждение. Он продолжал любоваться ею и продолжал любить ее именно такой, какой она была — ласковой, доверчивой, без настойчивости и властности. Все это она отдаст другому... И пусть! Была бы только счастлива...
Иногда ему представлялось, что вокруг него ничего теперь не существует. Все исчезло, осталось только тягостное одиночество. А очнувшись, удивлялся бурлению жизни: жизнь, оказывается, не остановилась, и все идет своим чередом.
Инженер Карзанов в новом его качестве — конструктора первой категории заводского бюро автоматизации и механизации — с новой силой дал почувствовать всем неукротимую свою энергию и деловую хватку. Строго следуя принципу — вытягивать цепь, ухватившись за главное звено, он старался автоматизировать прежде всего самый тяжелый по условиям труда цех — кузнечный. И в этом ему помогала Кира, а к ней присоединился и Скатерщиков.
Еще вчера никому не известный машинист паровоздушного молота после комплексного опробования гидропресса превратился на заводе в значительную фигуру. Он пока ровным счетом ничего не сделал, но о нем уже писали в газетах как о человеке, которому доверили уникальную машину. Даже в одной из центральных газет появился очерк о Скатерщикове. Автор очерка уверял читателей, что Скатерщиков — «живое олицетворение современного рабочего, в совершенстве овладевшего передовой техникой».
А положение обязывает. Скатерщиков как-то сразу приобрел важную осанку, неторопливые жесты, глуховатый, солидный басок, отрешенный взгляд, умение держать себя авторитетно с высоким начальством.
В первый же день своего официального назначения бригадиром на большой гидропресс он сказал Алтунину, словно бы извиняясь:
— Ты же знаешь, Сергей, как я упирался. Все-таки уговорили… А с другой стороны взглянуть — должен же кто-то... Почему не я? — И вдруг предложил: — Хочешь ко мне в операторы?
— У меня группа крови не та, — ответил на это Алтунин.
— Вечно ты с подковырками, — обиделся Скатерщиков. — В таком случае я у тебя Сухарева забираю. С начальством согласовано.
— Зачем тебе потребовался этот выпивоха?
— На манипулятор для подачи тяжелого кузнечного инструмента.
— А если Сухарев, повздорив с тобой, опять запьет?
— Не запьет. У меня коллектив крепкий, не то что на твоем арочном, — все с высшим разрядом, первоклассные специалисты. Вот и Сухарева подтянем. Впрочем, на фоне таких гигантов мысли, как Букреев или Пчеляков, его и без того заметить трудно...
Узнав об этом разговоре, Сухарев взмолился:
— Не прогоняй меня, Сергей Павлович! Без Скатерщикова я и закладывать перестал. А этот геркулец проклятый измываться надо мной будет... Ты мне вроде отца родного...