Изумрудные зубки
Шрифт:
– Мне нужны вещи всех твоих Тань, – сухо сказала Татьяна.
Глеб куда-то сходил, и принес ворох одежды.
– Мои тоже, – глянув на ворох, сказала Татьяна.
– Твои потом, – резко ответил он и закрыл дверь.
Она спустилась на два пролета. Там, вжавшись в стенку, стояла Сычева, которую обнюхивала грязная большая болонка.
– Фу! – кричала Сычева. – Фу, дрянь такая!
– Здравствуйте, песик, – сказала интеллигентная жена Глеба собаке, – идите, пожалуйста, по своим делам!
На
– Тьфу, на вас! Развели тут разврат! Стриптизерш окаянных стало больше, чем рабочих людей! Тьфу! Дэзи, пошли! Дэзи, тьфу на них!
Собака с неохотой послушалась, отстала от голых коленок Сычевой и поплелась за хозяйкой вниз.
Наверх поднимался какой-то дядька, он бочком, бочком, стараясь не смотреть на странную компанию, протиснулся мимо и прибавил ходу.
Татьяна раздала вещи. Тани поспешно начали одеваться.
– Ну девки, с боевым крещением! – воскликнула Сычева, влезая в свои джинсы, топик, пиджак и куртку. – Не сказать, чтобы я плохо провела время!
– А уж я-то как его провела! – мрачно сказала Таня-жена, поправляя оборки на белой кофточке. – У меня, кстати, первый урок – русская литература.
– Ничего, – успокоила ее Сычева, – сейчас пойдешь к маме, отмокнешь в ванной, почистишь зубы, причешешься, попьешь кофеек и будешь как огурчик. Мне, кстати, тоже через час нужно в редакции быть. У нас сегодня планерка. Главный убьет, если опоздаю. Так-то у нас график более-менее свободный, но раз в неделю, утром как штык должен быть на планерке!
– У меня урок, у тебя планерка, а ты, милое создание, куда? – обратилась Таня к Татьяне.
– У меня там вещи, – Татьяна виновато кивнула наверх.
– Ну-ну, – усмехнулась Таня-жена.
– Ну-ну, – усмехнулась Танюха-любовница.
Они развернулись и стали спускаться вниз – нога в ногу, плечо к плечу.
Татьяна поежилась от пробравшего ее холода и пошла наверх.
Дверь оказалась не заперта.
Татьяна толкнула ее и шагнула в квартиру, где витал запах кофе, дорогого трубочного табака и любовных страстей.
Глеб на кухне жарил яичницу. Яйца громко шкворчали в избыточном количестве масла.
– Черт, не успеваю, – буднично произнес Глеб, отдернул рукав пиджака и посмотрел на часы. – Дожарь и поешь, – обратился он к Татьяне.
Татьяна подошла к печке и убавила чересчур рьяные языки пламени.
– Еж... я уезжаю сегодня.
– Да? Почему? – Кажется, он искренне удивился. Она посмотрела в его черные, насмешливые глаза.
– Как ни странно, я все еще люблю тебя, Еж.
– Ты хочешь сказать, любовь зла?.. – усмехнулся он и опять посмотрел на часы.
– Я хочу сказать, что сейчас не самый легкий период моей жизни.
– Хочешь совет?
– Нет.
– Хочешь! Не бери в голову ничего, что может усложнить твою жизнь. И мою тоже.
Яйца сгорели. Как-то сразу, внезапно, кружево белка почернело, приобрело несъедобный вид. Татьяна отставила сковородку в сторону и выключила газ.
– Жаль, что ты не озвучивал свои принципы раньше, – сказала она.
Он засмеялся и опять посмотрел на часы – на этот раз на настенные, с суетливым маятником.
– Раньше! – воскликнул он. – Да мы знакомы-то были неделю. Очнись! Я никогда, ничего от тебя не скрывал! Говорил, что люблю женщин, говорил, что они любят меня, говорил, что превыше всего ставлю свою работу и свой личный успех, говорил, что не собираюсь обзаводиться детьми, потому что они забирают массу времени, денег и сил. Я всегда говорил, что не собираюсь связывать свою жизнь только с одной женщиной!
– Говорил, – кивнула Татьяна, – только, кажется, я этого не слышала.
– Очнись! Ведь именно за это ты стала называть меня Ежом! – он попытался обнять и поцеловать ее в висок.
– Любовь зла, – отстранилась Татьяна. – Ты прав, именно это я и хотела сказать.
Он мигом нацепил маску равнодушия, повернулся спиной, ушел в коридор и уже от двери крикнул:
– У меня планерка с утра! Приеду часикам к трем. Приготовь что-нибудь на обед! Учти, я предпочитаю пасту с морепродуктами и фруктовые тортики на десерт! Если у тебя мало денег, возьми в серванте, в шкатулке. Пока.
– Пока, – тихо сказала Татьяна.
Она позвонила ему с вокзала.
– Еж, я уезжаю.
– Что?!
– Я уезжаю, Еж! Насовсем. Взяла на поезд билет.
– Ну и дура, – буднично сказал Глеб и Татьяна представила, как он посматривает на часы и пыхтит своей трубкой. – Мы совсем не насладились друг другом. На фига было приезжать?
– Еж...
– Еж, Еж, – передразнил он, – тебе нужно было заводить тюленя, а не ежа! Слушай, а может, передумаешь? У меня тут случилась неприятность и мне понадобится твоя поддержка. Моральная и сексуальная, разумеется. И потом... я же все-таки, люблю тебя! А когда у меня еще случится командировка в этот Новосибирск! И вообще, по твоей вине тут ...
– Нет, Еж. Прощай. Не пиши мне и не звони. – Она нажала отбой и зашла в вагон.
В купе уже был полный набор тетушек, которые разворачивали на столике копченых куриц, готовясь к длинной дороге. Татьяна забросила чемодан, гитару, этюдник на верхнюю полку, вышла в коридор и прижалась лбом к прохладному, оконному стеклу. Поезд тронулся, перрон поплыл, многочисленные провожающие слаженно замахали руками.
Татьяна закрыла глаза.
Кто сказал, что Москва – холодный, недружелюбный город? Холодными и недружелюбными могут быть только люди.