Изумруды к свадьбе (Властелин замка, Влюбленный граф)
Шрифт:
— Больше, чем многие другие. Если граф не женится, Филипп становится наследником, ибо де ла Тали придерживаются порядков и традиций королевской фамилии, и закон, относящийся к Валуа и Бурбонам, является руководством и для семьи де ла Талей. Но, как и во всем другом, все зависит от графа. Поскольку наследовать должен кто-то из мужчин, то он может передать право на наследование помимо своего кузена кому-нибудь из других родственников. Мне иногда кажется, что это не Гайяр, а Версаль времен Луи XIV.
— Но, по-моему, граф еще молодой… по крайней
— Говорят, что ему ненавистна сама эта идея.
— Мне казалось, что ему, человеку из такой благородной и древней фамилии, нужно продолжить свой род. И это может стать предметом его гордости.
— Да, он самый гордый человек во всей Франции.
В этот момент в дом вбежали дети, ведя за собой Габриэль и своего отца, Армана. Габриэль Бастид оказалась необыкновенно симпатичной девушкой. Как и все остальные члены семьи, она была смуглая и темноволосая, но ее глаза имели глубокий синий оттенок, и именно они придавали ей необыкновенную привлекательность. Она выглядела очень приветливой, но еще более нерешительной и подавленной.
Я как раз рассказывала, что моя мать была француженкой и благодаря ей я так сносно говорю по-французски, как вдруг зазвонил колокольчик, да так неожиданно, что я на мгновение испугалась.
— Это служанка зовет детей есть, — пояснила мадам Бастид.
— Мне пора идти, — заметила я. — Было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся.
Но мадам Бастид и слышать не хотела о моем уходе. Я должна непременно остаться, сказала она, и обязательно попробовать домашнего вина. Детям дали по куску хлеба с толстым слоем шоколада, а нам — маленькие тартинки и вино.
Мы разговаривали о виноградниках, вине, картинах и о том, как живут здесь люди. Мне сказали, что я должна обязательно побывать в церкви и старой ратуше; и каждый раз, когда я буду проходить мимо, я непременно должна заглядывать к ним, Бастидам. Жан-Пьер и его отец, который до сих пор не проронил ни слова, будут рады показать все, что мне захочется увидеть.
Управившись со своим хлебом и шоколадом, дети отправились играть во двор, а наш разговор снова вернулся к замку. Возможно, в этом было виновато вино, пить которое я совсем не привыкла, да тем более еще в такое время дня, но я почувствовала себя гораздо свободнее и непринужденнее, чем обычно.
— Женевьева — очень странная девочка, — сказала я. — Совершенно не такая, как Ив и Марго. Они импульсивные, естественные — словом, нормальные, счастливые дети. Возможно, замок не совсем подходящее место для маленьких детей.
Я говорила довольно опрометчивые вещи, но меня это не заботило. Я, в конце концов, должна как можно больше узнать о замке и еще больше — о самом графе.
— Бедное дитя! — воскликнула мадам Бастид.
— Да, — ответила я, — но я думаю, что поскольку прошло уже три года со времени смерти ее матери, ребенок в таком возрасте должен уже успокоиться и прийти в норму.
Наступило молчание, потом Жан-Пьер
— Если мадемуазель Лоусон останется в замке на более чем длительное врем, она все равно скоро узнает. — Потом повернулся ко мне и продолжал: — Графиня умерла от слишком большой дозы настойки опия.
Я вспомнила слова Женевьевы, сказанные ею тогда у могилы, и выпалила:
— Нет, ее убили!
— Но они назвали это самоубийством, — сказал Жан-Пьер.
— Ах, — вклинилась в разговор мадам Бастид, — графиня была такая прелестная женщина. — Затем круто сменила тему беседы.
Мы разговорились о большом несчастье, свалившемся на виноградники Франции несколько лет назад, когда филлоксера виноградная уничтожила практически весь урожай. Жан-Пьер, страстно любивший свое дело, говорил о виноградной лозе и вине с таким энтузиазмом и страстью, что невольно заражал ими собеседников. Могу себе представить охвативший всех страх, когда они обнаружили эту страшную болезнь виноградников: ведь перед ними вставала похожая на трагедию дилемма — затоплять виноградники или нет.
— В тот год чертова напасть поразила всю Францию, — продолжал Жан-Пьер. — Это случилось лет десять назад. Я не ошибаюсь, отец?
Тот утвердительно кивнул.
— Все эти годы мы постепенно, с большим трудом, восстанавливаем былое благополучие и надеемся, что со временем сделаем все, как было раньше. Кстати, Гайяр пострадал в тот год гораздо меньше, чем другие местности.
Когда я наконец поднялась, чтобы уходить, Жан-Пьер сказал, что проводит меня до замка. И хотя мне не стоило опасаться, что я не найду дороги домой, я была рада побыть в его обществе, ибо все Бастиды пришлись мне по сердцу своей мягкостью и добротой — качествами, которые я так высоко ценила. Я вдруг с удивлением обнаружила, что когда я находилась в их обществе, то ощущала себя совершенно иным человеком, не похожим на ту холодную и чопорную даму, которой я представлялась всем в замке.
Я была похожа на хамелеона, который меняет свою окраску в зависимости от окружавшей его среды. И это получалось совершенно непреднамеренно и естественно. Я никогда раньше не осознавала всей степени того автоматизма, с которым пряталась в свою защитную скорлупу, и как мне было приятно быть в обществе людей, с которыми я чувствовала себя непринужденно и не было необходимости изображать совсем другого человека.
Когда мы вышли из ворот и ступили на дорожку, ведущую к замку, я спросила:
— А что граф… он действительно внушает всем такой ужас?
— Он аристократ… один из самой старой аристократической фамилии. Его слово — закон.
— Он пережил в жизни трагедию.
— Мне кажется, вы сочувствуете ему. Но, когда с ним встретитесь, вы убедитесь в том, что он меньше всего нуждается в чьем-либо сочувствии и жалости.
— Вы сказали, что они назвали смерть его жены самоубийством… — начала было я. Он мягко оборвал меня, заметив:
— Мы никогда не говорим на эту тему.