Изящное искусство смерти

Моррелл Дэвид

Он с широкой ухмылкой поставил на стол две миски, потом вышел из комнаты и отпер дверь одного из коридоров, чтобы охранники могли раздать пищу заключенным.

Миски от длительного и небрежного использования имели на поверхности вмятины и зазубрины. Когда Беккер увидел содержимое, он понял, почему нахальный надзиратель улыбался.

На ужин заключенным предлагалась маленькая порция картошки с жирным и неаппетитным бульоном, в котором плавали кусочки чего-то, отдаленно напоминающего мясо.

— Я должна узнать, выдержит ли желудок отца эту пищу, — сказала Эмили.

Она встала, подошла

к столу и осмотрела скромный тюремный ужин.

— Такую еду заключенные обычно и получают, — извиняющимся тоном произнес Беккер.

— Но это же прекрасно!

— Правда?

— С более грубой пищей желудок отца не смог бы справиться, но мне необходимо ее попробовать и убедиться, что она достаточно пресная. — Эмили удивленно посмотрела на стол. — Надзиратель забыл оставить нам столовые приборы.

— На самом деле он не забыл, — пояснил Беккер. — Из соображений безопасности заключенным не дают ни ложек, ни вилок, не говоря уже о ножах.

— Они кушают руками?

— Они подносят миску ко рту и просто выхлебывают содержимое.

Эмили кивнула и взяла миску.

— Что вы делаете?

— Другого способа нет.

— Погодите. У меня есть одна вещь. Только, пожалуйста, отвернитесь ненадолго.

— Но…

— Прошу вас, — повторил Беккер. — Мне нужно кое-что сделать, а я не хочу оскорбить вас.

Эмили начала было возражать, но уступила и отвела взгляд в сторону.

Констебль задрал правую штанину и вытащил нож из ножен, закрепленных чуть выше лодыжки. Подобной хитрости он научился у инспектора Райана.

— Все готово. Можете поворачиваться, — сказал Беккер и положил нож на стол.

Эмили даже бровью не повела и не удивилась, как будто считала естественным, что каждый мужчина носит под брючиной нож.

Девушка порезала картофелину, нерешительно положила кусочек в рот, пожевала и наконец произнесла:

— Это самая безвкусная картошка, которую я ела в жизни. То, что надо для отцовского желудка.

— В таком случае я попрошу надзирателя передать вашу благодарность повару.

Эмили одарила полицейского улыбкой.

— Вам еще, можно сказать, повезло. Я, по крайней мере, не ношу эти кринолиновые уродства. Они бы создали вам с инспектором Райаном массу неудобств.

— А то, что носите вы, называется «блумерсы», если не ошибаюсь?

— Да. Их назвали так по фамилии женщины, которая первая стала продвигать подобный стиль в массы. К сожалению, пока ее сторонников меньшинство. А вы, констебль Беккер, как считаете: для женщины нескромно демонстрировать, как двигаются ее ноги?

— Нескромно? — Лицо констебля залилось краской. Он удивился, так как полагал, что уже привык к выходкам Эмили и она больше не способна его смутить. — Я…

— Если так, — не дала ему договорить девушка, — то разве не нескромно со стороны мужчин выставлять напоказ свои ноги?

— Я… ммм… я никогда об этом не думал.

— Сколько весит ваша одежда?

— Моя одежда? — Лицо Беккера стало напоминать цветом свеклу. — Ну… в это время года, полагаю, где-то восемь фунтов.

— А сколько, по вашим прикидкам, может весить наряд светской леди, которая носит платье с кринолином?

— Конечно, у нее больше

предметов одежды, чем у меня. Предполагаю, что десять фунтов.

— Нет.

— Пятнадцать?

— Нет.

— Двадцать? Уж никак не больше двадцати пяти!

— Тридцать семь фунтов.

Беккер был настолько поражен, что не смог ничего сказать.

— Обручи, на которые натягивается нижняя часть платья, делают из тяжелого китового уса, — объяснила Эмили. — Новые модели будут изготавливать из металла, то есть они станут еще тяжелее. Обручи покрывают несколькими слоями ткани, а снаружи они отделаны оборками из двадцати ярдов сатина. Представляете, каково это — таскать на себе целый день двадцать ярдов сатина? Но поскольку, естественно, платье с кринолином колышется, возникает опасность, что женские ноги окажутся на виду, так что приходится надевать еще и толстое нижнее белье. В то же время необходимо, чтобы и выше талии платье состояло из такого же количества слоев ткани, иначе верхняя и нижняя части будут казаться непропорциональными. Если бы вам пришлось носить на себе лишних тридцать семь фунтов во время дежурства, думаю, вы бы устали.

— Я только подумал об этом — и уже устал.

— Какой у вас размер талии, констебль Беккер?

К этому моменту констебля было уже ничем не пронять.

— Тридцать шесть.

— Какой-то идиот решил, что оптимальный размер талии для женщины составляет восемнадцать дюймов. Чтобы этого добиться, нужно носить жесткий корсет с очень тугой шнуровкой. Я лично отказываюсь подвергаться такой пытке. Прибавьте к этому необходимость таскать на себе тридцать семь фунтов платья, и поймете: нет ничего удивительного, что многие женщины, бывает, теряют сознание. И они еще косо смотрят на меня, хотя я, в отличие от них, могу свободно двигаться и дышать. Почему вы улыбаетесь, констебль Беккер?

— Если вы простите мне мою дерзость…

— Ну, я же веду себя дерзко, так что не вижу причины, почему и вам не вести себя так же.

— Мне очень нравится, как вы говорите.

— Ешьте картофель, констебль Беккер.

Чего не знал констебль, равно как не знали и начальник тюрьмы, и остроносый надзиратель, и Райан, это того, что у Эмили с отцом имелся один секрет.

После того как Эмили приготовила скромную тюремную постель, она пожелала отцу спокойной ночи, крепко прижала к себе и долго не отпускала. В это время девушка прошептала что-то ему на ухо, потом отстранилась и срывающимся голосом произнесла:

— Постарайся как следует отдохнуть. Утром я к тебе приду.

А прошептала Эмили — причем настолько тихо, что Де Квинси едва-едва смог расслышать, — следующее: «Отец, я захватила ее в парке. Это все, что я могла сделать».

И Эмили свободной рукой, которую не мог видеть ни один из четырех находившихся в камере мужчин, опустила какой-то предмет в карман пальто отца.

Он скрыл удивление и спокойно попрощался с дочерью.

Де Квинси слышал, как запирается дверь, как удаляется по коридору гулкое эхо шагов. Он ждал, не осмеливаясь немедленно достать загадочный подарок Эмили. Существовала вероятность, что хитрый надзиратель притаился за дверью и подглядывает за заключенным в глазок.