Изюм от Дон Хуана, или Велосипед для паралитика
Шрифт:
Он сел рядом, посмотрел мне в глаза и попросил рассказать о том, что я действительно «видел» в чапарале.
На секунду меня охватило чувство полной неопределенности. Я видел темную фигуру человека, но видел и то, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образом я видел больше, чем мой разум позволял мне считать вероятным. Но что-то во мне сопротивлялось возможности совершенно отбросить разум, Я предпочел выбрать отдельные детали моего опыта, такие как размеры и общие очертания темной фигуры, и предпочел проигнорировать другие. Например, то, что темная фигура превратилась в
Когда я рассказал о своем затруднении, дон Хуан расхохотался. Он сказал, что рано или поздно объяснение магов придет мне на помощь. И тогда все станет совершенно ясным без необходимости быть разумным или неразумным.
— Люди — светящиеся существа, и все, что мы делаем и чувствуем, бывает видно в наших волокнах. У людей есть яркость, свойственная только им, Это единственный способ отличить их от других светящихся существ.
— Если бы ты видел сегодня вечером, то заметил бы, что фигура в кустах не была светящимся живым существом. Видение приходит только тогда, когда воин способен остановить внутренний диалог. Сегодня ты своей волей остановил его там, в кустах. И ты видел. То, что ты видел, не было ясным. Ты думал, что это был человек. Я говорю, что это была бабочка. Мы оба не правы, но это потому, что нам приходится говорить. Я, однако же, взял верх, потому что я вижу лучше тебя и потому что я знаком с объяснением магов. Поэтому я знаю, хотя и не абсолютно точно, что фигура, которую ты видел, была бабочкой.
— Мы никогда не говорили о бабочках, — сказал он. — Но сейчас пришло время. Как ты уже знаешь, твой дух воина не уравновешен. Чтобы уравновесить его, я научил тебя жить как подобает воину. Воин начинает с уверенности, что его дух неуравновешен, а затем, совершенно сознательно, но без спешки и медлительности, он делает все лучшее для достижения этого равновесия.
— В твоем случае, как и в случае с каждым человеком, твоя неуравновешенность вызвана общей суммой всех твоих поступков.
— Не становись непоседливым, — сказал он. — В мире нет ничего такого, чего воин не должен принимать в расчет. Видишь ли, воин рассматривает себя как бы уже мертвым, поэтому ему нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен. Если судить о нем по его поступкам, то никогда нельзя заподозрить, что он замечает все.
Я сказал дону Хуану, что в своей повседневной жизни уже больше не испытываю прежнего захлестывающего страха, но теперь мое тело содрогается от испуга при одной мысли о том, что находится там, в темноте.
— Там есть только знание, — сказал он как само собой разумеющееся. — Знание пугает, это правда. Но если воин принимает пугающую природу знания, то он отбрасывает его возможность ужасать. Знание — это особая вещь. Специально для воина. Знание для воина есть чем-то таким, что приходит сразу, поглощает его и проходит.
— Знание приходит, летя как крупицы золотой пыли, той самой пыльцы, которая покрывает крылья бабочек, поэтому для воина знание похоже на ливень, на пребывание под дождем из крупиц темно-золотой пыли.
Как можно вежливее я заметил, что его объяснения смутили меня еще больше. Он засмеялся и заверил меня, что говорит вполне осмысленные вещи, вот только мой разум не позволяет мне чувствовать себя хорошо.
— Бабочки были близкими друзьями и помощниками магов с. давних времен. Я не касался этой темы раньше, потому что ты не был к ней готов.
— Но как может пыльца на их крыльях быть знанием?
— Ты увидишь.
Положив руку на мой блокнот, он велел закрыть глаза и умолкнуть, ни о чем не думая. Он сказал, что зов бабочки из чапараля поможет мне. Если я буду внимателен к нему, то она расскажет мне о необычных вещах. Он подчеркнул, что не знает, как будет установлена связь между мной и бабочкой, Так же как не знает, каковы будут условия этой связи. Он велел мне чувствовать себя легко и уверенно и доверять своей личной силе.
— Любая мысль, которую ты удерживаешь в уме в состоянии внутреннего молчания, равносильна команде, поскольку там нет других мыслей, способных соперничать с ней.
— Не трать свою силу на мелочи, когда имеешь дело с бесконечностью.
Движением руки дон Хуан указал на чапараль.
— Если ты превратишь это величие в разумность, то ничего этим не добьешься. Окружающее нас здесь — сама вечность. Изаниматься тем, чтобы уменьшать ее до уровня управляемой чепухи не только глупо, но и крайне вредно.
Затем мы перешли к упражнениям по видению. К тому времени, когда мы закончили говорить о двух только что увиденных мною формах, я позабыл о "бабочке в кустах", которая так занимала меня недавно. Я сказал дону Хуану, что меня удивляет, с какой легкостью я оказался способен отбросить то, что так недавно потрясло меня. Казалось, я стал не тем лицом, которого знал всегда.
— Не понимаю, почему ты поднимаешь из-за этого такой шум, — сказал дон Хуан. — Всегда, когда прекращается диалог, мир разрушается, и на поверхность выходят незнакомые грани нас самих, как если бы до этого они содержались под усиленной охраной наших слов. Ты такой, какой ты есть, потому что ты говоришь это себе.
В процессе видения ученики дона Хуана выглядели совсем не так, как «обычные» люди.
— Почему эти люди имеют другую форму? — спросил я.
— У них больше личной силы, — заметил он. — Как ты мог заметить, они не привязаны к земле.
— Что дало им такую легкость? Они что, такими родились?
— Все мы рождаемся легкими и парящими, но постепенно наша форма становится фиксированной и прикованной к земле. Мы сами себя такими делаем. Пожалуй, можно сказать, что эти люди имеют другую форму, потому что живут как воины.
Позже, когда был вызван дубль дона Хенаро, дон Хуан пояснил, что к тому времени, как воин, овладев сновидением и видением, разовьет дубля, он должен также преуспеть в стирании личной истории, чувства собственной важности и распорядка жизни.
Он сказал, что в свое время обучил меня некоторым техникам, которым я умудрился не придать особого значения. На самом деле они и были, в сущности, средством устранить непрактичность обладания дублем в обычном мире. Они были направлены на то, чтобы сделать меня самого и мир текучими, поместив все это за границы обусловленности.