К-394
Шрифт:
— Без проблем, милый, — тихо рассмеялась Нэнси. — Ты же знаешь, я нежно люблю твою маму, в каком бы настроении она ни была.
***
— Прошу прощения, — крикнул я через плечо по пути к отделению неотложной помощи, буквально прорвавшись на полной скорости через группу медсестер.
Меня тошнило, я был в холодном поту и морально не готов столкнуться со штормом, разразившимся за последние полчаса. Почему снова? Почему жизнь упорно пыталась отнять у меня все? Что за тридцать лет своей жизни я сделал такого ужасного, чтобы меня снова и снова забивали камнями? Знаю, знаю, вам, скорее всего, хочется накричать на меня и убедить, что мама заболела не по моей вине. Да, понимаю, но
«По крайней мере, она еще жива», — оптимистично заявил тихий голосок у меня в голове, напоминая, что даже посреди шторма боли был лучик света. За сегодняшний лучик я должен был поблагодарить миссис Хендрикс. Если бы не она, я бы, скорее всего, зашел навестить маму после работы и нашел ее мертвой. Болезненная мысль? Возможно. Такова суть чудовища, которое мы зовем реальностью.
Я знал Нэнси, сколько себя помнил. Она жила в трех домах от нас и много раз оставалась посидеть со мной, если родителям требовалась помощь. Святая женщина, очень любящая, щедрая, и когда в начале прошлого года я рассказал о мамином диагнозе, она довольно тяжело восприняла новости. Также миссис Хендрикс пообещала нам помогать всем, чем сможет. Что сегодня и сделала.
«Я пока никуда не ухожу. Я чувствую себя хорошо и с каждым днем становлюсь сильнее. Кто знает, вдруг я всех удивлю и проживу еще пять лет?»
Машинально шагая по больничным коридорам, я тряхнул головой, пытаясь выбросить из нее вчерашние слова мамы. С тех пор как я вышел из магазина, снова и снова вспоминал их, пока они не начали меня изматывать. Глаза жгло, но я сдержал слезы, заставив себя быть сильным, даже если боялся сломаться в любой момент. Мне лишь нужно было увидеть маму собственными глазами и узнать, сколько времени у нее осталось. Насколько ужасно считать дни, отмерянные своей матери? Рак был той еще тварью, не бравшей пленных и не знавшей пощады. Да. Мучения — несправедливые и совершенно изнуряющие — были угнетающим витком спирали, успевшей стать моей жизнью. Я к ней привык и в некоторой степени даже смирился. Но все равно пытался изменить все, что только мог. И что было в моих силах.
Добравшись до входа в отделение неотложной помощи, я обратил внимание на приемную слева от меня. Если точнее, на голос, при звуке которого остановился так резко, что начищенный пол скрипнул под моими подошвами.
Скарзи.
Я бы где угодно узнал его грохочущий баритон. Один вид этого человека, стоявшего в двадцати шагах от меня, нервировал во всех отношениях. Я избегал его, словно чумы, и оттягивал нашу неизбежную встречу, но именно он стал первым, встретившимся мне в момент, неудачнее которого не придумаешь. Я прошел вдоль стены, чтобы меня не заметили — поскольку Господь свидетель, со Скарзи сталось бы потребовать ответа немедленно — и посмотрел на него. Он сидел между татуированным парнем и миниатюрной блондинкой. Даже издалека было видно, что лицо Винсента исказилось от беспокойства, окружавшего его ореолом и почему-то соответствовавшего моему состоянию. Я задался вопросом, что привело сюда Скарзи, поскольку доброй стороне меня было ненавистно видеть чужие страдания, но чем дольше я смотрел на него, тем острее понимал, что он не заслуживал сочувствия. Винсент Скарзи не заслуживал ни доброты, ни, конечно, жалости.
Укрепив решимость, я влетел в отделение неотложной помощи, молясь всем счастливым звездам, какие у меня были — если еще осталась хоть одна — больше не сталкиваться со Скарзи. По крайней мере, пока не увижусь с мамой.
— Здравствуйте, — запыхавшись, обратился я к медсестре средних лет за стойкой регистрации. — Мою маму привезли к вам на машине скорой помощи. Она уже прибыла?
Хоть я и проскочил в обход трех человек в очереди, женщина улыбнулась и повернулась к своему компьютеру.
— Как зовут вашу маму?
— Карла Ройс.
— Привезли минут десять назад, — кивнула она, пощелкав по клавиатуре. — Из-за тяжелого состояния и высокого давления ее сразу же увезли в отделение. Пока мы разговариваем, наши специалисты проводят обследования,
— И здесь нет ни приемной, ни какого-нибудь другого места, где можно подождать? — встревожился я, ничего не желая сильнее, чем быть ближе к маме, даже если не знал, где она.
— Боюсь, дальше вам не пройти, мистер Ройс, — серьезно заявила медсестра. — У нас есть приемная, но я не могу пустить вас в отделение, пока вашу маму официально не госпитализировали. Обещаю, как только меня уведомят, я лично провожу вас к вашей маме.
Мне невыносимо хотелось возражать и настаивать, но это было бессмысленно. Медсестра всего лишь следовала правилам, придуманным не ею. Так уж было заведено, и я не мог винить ее за то, что она делала свою работу. От горя и тревоги у меня потяжелело на сердце, но все же я поблагодарил добрую женщину со всей возможной искренностью и отправился на поиски свободного места, чтобы сходить с ума и молиться о чуде.
Глава 6
Первосортный ублюдок
Иден
Выпрыгнув из машины мистера Равенны, я со всей возможной скоростью побежала к дверям папиной работы. Джио мчался за мной, пытаясь обогнать меня, но я была быстрее. Что он ненавидел. Ненавидел, что я была быстрее него — мальчика — ведь они считают себя самыми быстрыми. Но не всегда. Иногда встречаются девочки вроде меня, супер-пупер быстрые. По мнению Алессио, все потому, что я — Скарзи, а Скарзи лучшие во всем. Папочка же считал, что я просто особенная маленькая девочка.
Забежав в большое белое здание, я дала пять охранникам, улыбавшимся мне искренне и широко, после чего еще быстрее побежала к лифту.
— Первая! — завопила я и, большим пальцем нажав на кнопку с большой белой стрелкой, обернулась.
— Так не честно, Лепесток, — проворчал Джио, скрестив руки на груди. — Ты вечно побеждаешь.
Меня всегда забавляло, когда он злился, и я рассмеялась. Мой брат считал себя обязанным побеждать и мнил себя старше, хотя на самом деле мы были ровесниками. Нам обоим исполнилось восемь, и мы родились в один год. Более того, в один день. Порой люди считали нас двойняшками. Но мы ими не были. Мы даже внешне отличались. Я была голубоглазой блондинкой, а Джио — кареглазым брюнетом. Я сердилась, если папу спрашивали, двойняшки ли мы, потому что ему становилось неловко. Он не любил пояснять, что Джио родился утром, а я ночью. Также папочка не любил говорить, что мать не хотела меня, а мама Джио умерла, когда нам было по два года.
Серебристые двери открылись, и мы заскочили в кабину, перепрыгнув через порог. Чтобы брат больше не сердился, я позволила ему нажать цифру «десять», и вместе мы наблюдали, как закрывались двери. Лифт стремительно полетел вверх, и как только остановился на нужном этаже, я выскочила из кабины, крича через плечо:
— Кто последний добежит до папиного офиса, тот неделю отказывается от десерта!
— Лепесток… — папин голос прорвался сквозь марево, выдернув меня в реальность. Папочка перебирал пальцами мои волосы, как и последние два часа. Обычно его нежные поглаживания убаюкивали меня, но стулья в приемном отделении не предназначались для отдыха. Они были жесткими и узкими, с потертыми подлокотниками, мешавшими удобно сесть. Мне даже не удалось устроиться на одной из скамеек без спинки, положив голову к папе на колени. Несколько раз я проваливалась в сон, но не настолько крепко, чтобы действительно выпасть из реальности. Как бы то ни было, я все равно слишком волновалась за братьев, чтобы спать.