К неведомым берегам
Шрифт:
На этот раз, накануне сентября 1849 года, фактория могла, однако, гордиться своим значением: в бухте на якорях стояли целых два корабля: транспорт «Иртыш», над которым громко шлепал набухший водой генерал-губернаторский флаг, и морской бот «Кадьяк».
Генерал-губернатор Муравьев уже трижды побывал на складах компании, дважды успел пересмотреть приготовленный для обмена с гиляками нехитрый товар, приказал разостлать перед собой пахнувшие старой псиной еще не затюкованные гиляцкие меха, с гримасой отвращения понюхал охотскую лежалую муку и заплесневевшие сухари, дважды ходил с капитаном Завойко, чиновником Струве и штабс-капитаном Корсаковым в лес, интересовался количеством и качеством приготовленных для строительства бревен и дров. С каждым часом он становился все угрюмее и придирчивее: делать было решительно нечего, а ждать далее, по-видимому, безнадежно: транспорт «Байкал» с Невельским, повидаться с которым так не терпелось начальнику края, бесследно исчез.
Молодая жена начальника края и ее приятельница, виртуоз-виолончелистка Христиани, роптали. Они только что совершили тяжелое путешествие из Иркутска через Якутск в Охотск, а затем морем в Петропавловск и сюда. Их уже не веселили прогулки в заросшие колючим кустарником мокрые леса в обществе все тех же Миши Корсакова и чиновника для поручений Струве, надоели и задушевные и грустные песни неразлучной певучей виолончели Христиани. Не в духе был и постоянно жизнерадостный и неунывающий Корсаков: он только несколько месяцев назад приехал из Петербурга, покинув веселый гвардейский полк, и с тех пор вел непрерывно образ жизни неугомонного кочевника. Он жаждал одного отдыха, а отдых не давался. Корсаков невольно вспоминал, как окоченевший от быстрой езды без остановки в течение почти целого месяца, падая от усталости, но радостный, он ввалился в генерал-губернаторский дом, мечтая отоспаться и не желая даже думать о службе. Не успел он, однако, как следует обогреться, умыться и поесть, как к нему, торжественно размахивая листом бумаги, победно оживленный, пожаловал сам генерал:
— Да знаешь ли ты, Миша, что ты мне привез? — спросил он. — Это долгожданная инструкция Невельскому на обследование устья Амура!
— Знаю, дядя, а он сам-то где?
— Он, я думаю, приближается к Петропавловску, из которого уже должен выйти в начале мая… М-м-м… — генерал замялся. — Вот что, Мишенька, придется тебе понатужиться и денька через два марш-марш вперед, на Камчатку, в Петропавловск.
И, видя, что Корсаков помрачнел, уже строго добавил:
— Иначе нельзя, голубчик, сам рассчитай. Надо добраться, не теряя времени, до Охотска и выйти в море с первым днем навигации. Имей в виду, что она в Петропавловске начинается раньше, чем в Охотске, и можно Невельского упустить. Нечего и говорить, насколько важно для него получить высочайше утвержденную инструкцию — это придаст ему крылья.
Муравьев приостановился и после минутки раздумья добавил:
— Уверен, что этот одержимый ждать не станет и все равно улетит к своему Амуру без инструкции.
Через два дня, не отдохнувши, Миша, напутствуемый пожеланиями, вкусной снедью и горячими поцелуями красивой молодой тетки француженки, а заодно и мадемуазель Элиз, то скользил в легких нартах по снежным равнинам, то трясся в седле по горным и лесным тропам к Охотску.
В тот год навигация у Охотска началась только в июне — смысла ловить Невельского в Петропавловске не было, и Корсаков, превратившись из пехотинца в моряка, тотчас же из Охотска отважно пустился в море на борту «Кадьяка».
Покрейсировав у северной оконечности Сахалина, он дважды заходил в Константиновскую бухту, снова крейсировал и, наконец, отчаявшись встретиться с Невельским, угрюмый и злой, забился в Аян.
Прибытие туда же Муравьева, тоже после безуспешного крейсирования у северного берега Сахалина, привело обоих в уныние.
— Я надумал еще одну попытку, — вдруг заявил на третий день ожидания Муравьев.
— Какую? — уныло спросил Корсаков. — Наверное, погибли. Сами посудите, какая стояла погода. Штормы. «Кадьяк» едва спасся. Выбросило на берег, и утонули, вот и все… Я думаю, все же погода немного поправится. Тогда надо пройтись по берегам, — сделал предложение Корсаков.
— Так и мне кажется, ваше превосходительство, — подтвердил Завойко.
— Я решил, — кивнул головой Муравьев, — пошлю к Шантарским островам байдарку, пусть поищут хоть следы. Дай-ка мне сюда прапорщика Орлова.
Разговор происходил на палубе «Иртыша», где уединился Муравьев, чтобы как-нибудь скрыть от жены свое скверное настроение и не выдать угнетавших его мыслей о злой участи «Байкала».
— Вот что, прапорщик! — Боевой и бывалый штурман Дмитрий Иванович Орлов приготовился слушать. — Возьмите две байдарки и идите к югу вдоль берега, присматриваясь к нему, как будто собираетесь его описывать. Пройдите возможно дальше. Если попадутся люди, не вздумайте расспрашивать их о «Байкале» — выжидайте: если его видели, сами расскажут.
— Когда прикажете выйти, ваше превосходительство?
— Сейчас же.
Через полчаса Муравьев с борта «Иртыша» с любопытством и сомнением присматривался к сшитым из тюленьих шкур, натянутых на легкий каркас, шестивесельным байдаркам с выгребавшими из бухты гребцами-алеутами. Под ударами весел байдарки извивались, как живые.
— Я думаю, — сказал Струве, иронически подсмеиваясь, — что при прямом ударе волны в борт такая посудина согнется полукольцом, а пассажиры вывалятся.
— Не беспокойтесь, — ответил Корсаков, — не сгибаются и очень устойчивы.
Байдарки скользили мимо «Иртыша», едва касаясь воды, и вскоре за выступом входа в бухту скрылись. Стало еще сиротливее.
Через два дня нового томительного ожидания, как только просветлело, радостный окрик вахтенного возвестил, что в море виден корабль.
— Бот! — самоуверенно заявил Струве, опуская трубу. — Бот под всеми парусами.
— Бот-трехмачтовик? — с укоризной пожал плечами Корсаков и, состроив презрительную гримасу в сторону Струве, процедил сквозь зубы: — Стрюцкий, штафирка несчастный.
— Пешеброд, — так же презрительно смерив Корсакова с головы до пят, ответил Струве и отвернулся.
— Моряки! — засмеялся Муравьев и, вспомнив, что и сам он не моряк, обращаясь к вахтенному, спросил: — Транспорт?
— Так точно, ваше превосходительство, — уверенно ответил тот, продолжая пристально приглядываться к далекой точке. — Теперь видать ясно — транспорт «Байкал», ваше превосходительство!
— «Байкал»! — закричал Муравьев и засуетился. — Аврал! Шлюпку на воду! Вельбот! Штабс-капитан Корсаков, скорей навстречу. Струве, предупредите дам: я на велъботе.
Не прошло и минуты, как Миша Корсаков, укутываясь в брошенное с берега чье-то пальто и ловя увертывавшиеся на ветру рукава, торопливо командовал насторожившимся гребцам:
— На воду! Начали! Еще, еще! Наддай ходу!
Когда шлюпка приблизилась к воротам, сквозь узкий проход из бухты в море ясно был виден идущий на всех парусах, включая даже стаксели, транспорт «Байкал». Палуба его густо была покрыта шевелившимися точками.
— Вас ждет в Аяне их превосходительство! Прибыла высочайшая инструкция! — орал издалека в рупор возбужденный Корсаков, передавая устаревшие новости, уже известные от взятого Невельским на борт Орлова. — А у вас что?